Освободившиеся

Когда нанесенные в тот день раны зарубцевались в достаточной мере, чтобы о них вообще стало возможно говорить, Курта Седд обнаружил, что, как и подозревал, был одним из первых, кто ощутил еще более великие предательства. До Отповеди, до того, как примарх предстал перед своим отцом, даже до появления Жиллимана с Сигиллитом, Курту Седда потряс вид знамен Ультрадесанта. Сотня воинов в синем спускалась по аппарелям своих «Громовых ястребов», и в дымке горделиво блистал белый конь на лазурном поле.

19-я рота.

Эфон, — подумал Курта Седд. Он сумел устоять на ногах.

Он осознал, что до этого момента неосознанно лелеял надежду: что Эфон не знал о преступлении, совершенном на Хуре, или хотя бы не одобрял его. Идея о том, что Ультрадесант обратился против другого Легиона, была безумна, но безумие не носило облик друга. Ему требовалось за что — то уцепиться. Где — то должна оставаться стабильность. Вся вселенная не могла впасть в безумие. Но Эфон был во главе своей роты. Он не просто знал, он принимал участие в разрушении.

Земля под ногами Курты Седда стала тонкой, как лед, и податливой, как песок.

Почему? Курте Седду хотелось протянуть руки через пространство между Несущими Слово и Ультрадесантниками, через пустоту, где когда — то был сектор Инага, и встряхнуть воина, бок о бок с которым сражался в столь многих кампаниях. Почему? — хотел он закричать своему другу. Легионеру, чью жизнь он спас на Мелиор-Терции, брату, вместе с которым праздновал победы и обсуждал наиболее непростые моменты Имперской Истины.

Его доверие к Эфону было нерушимо. Каждая совместная кампания Несущих Слово и Ультрадесанта укрепляла узы, выкованные в ходе истребления орков.

Доверие. Верность. Братство. Вера в эти понятия и потребность в их реальности были цепями, так туго обвившимися вокруг груди и горла, что он не мог дышать. Они держали его. Давили на душу, круша ее, а не освобождая.

Эфон был здесь. Эфон знал. Таков был первый ответ. Если первый настолько ужасен, насколько же хуже окажутся остальные?

Он попытался приготовиться.

Старание оказалось тщетным. Посыпались удары молота.

Насколько хуже?

Их бы хватило, чтоб повергнуть его на колени.

Ответы появлялись, один за другим. Эффект от них складывался воедино. У Курты Седда зудели кончики пальцев. Одновременное ощущение онемения и боли расползалось по конечностям по мере того, как все реальное рушилось, а невозможное восставало. Его картина мира была уничтожена зрелищем того, как все известное ему перемалывается в пепел Монархии.

Он видел, как пререкаются Лоргар и Жиллиман, братья-полубоги. Видел, как Лоргар ударил Малкадора Сигиллита, и, хотя смертный рухнул, словно вязанка хрупких веток, это Лоргар выглядел бессильным, а насилие казалось бесполезной выходкой побежденного. Невозможно, разумеется.

А затем худшее из всего. Курта Седд узрел божественное. Узрел Бога-Императора. Ему обожгло глаза. Он думал, что ослепнет, однако точно так же не мог отвести взгляд, как и вдохнуть воздуха. Он был вынужден наблюдать, пусть даже сознание раскалывалось на части.

Он видел, как его примарх молил великого Отца.

Видел, как бог отверг поклонение и в гневе обратился против самых праведных из своих детей.

И, хуже всего, он слышал, как Император говорит с ним. С каждым Несущим Слово. Слов было много, но первые стали самыми важными. Самыми судьбоносными. Тем, что обрушило на плечи Курты Седда весь вес бытия и разрушило фундамент его силы.

Так много в одной-единственной фразе.

На колени.

В последующие дни Курта Седд сознавал все события Отповеди с безупречной ясностью. Он знал каждую подробность унижения и каждый произнесенный слог. Но знал он их так, словно ему о них рассказали. Связь между ними была где — то далеко. Сам же он воспринимал их как саднящую, обжигающую, ранящую и кровоточащую круговерть обиды и ужасных воспоминаний. В его собственном живом опыте, в нутре, в ревущей душе не было никакой связи.

Ее и не должно было быть. Император заставил Несущих Слово опуститься на колени. Какая логика могла существовать после такого?

Следующие за Отповедью часы исчезли для него. Они существовали фрагментами. Образами упорядоченного движения — его боевые братья вновь маршировали, и в их поступи читались унижение и утрата цели. Порывами дул ветер от двигателей «Громовых ястребов», которые взлетали один за другим. Не было ни единого завершенного воспоминания. Все размазывалось в серое пятно. Броня, пепел, прах и вера — все вместе исчезало. Оставался лишь один яркий фрагмент. Сор Гаракс.