Освобождение

Пахнет насилием. Здесь произошло что-то ужасное. Причем много раз – на протяжении долгих лет. Пахнет человеческим отчаянием. Страхом. Насилием, которое вершат люди…

– Насилием, которое мы вершим, – шепчет она.

Внутри закипает гнев. Она толкает дверь – резко, внезапно и так сильно, что дверь слетает с петель, проваливается в дом. Босые ноги ступают по подпалинам на полу, запах дыма понемногу слабеет и исчезает.

– Ты здесь! Ты здесь! Как ты мог?! Как ты мог сделать такое со мной?!

Она замирает посреди комнаты. Вокруг никого. Да и с чего она вообще взяла, что здесь кто-то есть?

Просто вспомнила прошлое, конечно.

– Я знаю это место, – вновь произносит она.

А затем опускается на колени и трогает участок пола, расчищенный от наркоманского мусора: упаковок от еды, использованной туалетной бумаги, шприцов… В воздухе стоит вонь – такая сильная, что кажется почти живой.

– Это произошло здесь. – Вдруг она оборачивается к фавну, который уже стоит на пороге. – Так ведь?

Он вздрагивает.

– Да. Так, миледи, но…

Она его не видит. И обращается вовсе не к нему.

– Это произошло здесь, – повторяет она.

И прижимает к полу ладонь. Доски начинают дымиться от ее прикосновения.

– Здесь я умерла.

– Идешь сегодня к Энцо? – робко спросила его Рене.

Официально Карен и Рене ничего не знали об отношениях Адама и Энцо – да и никто не знал, может, даже сами Адам и Энцо. Но все, конечно, догадывались (кроме сознательно закрывающих глаза на происходящее – кое-чьих родителей, например). Людям младше двадцати лет было по барабану, чем занимаются Энцо с Адамом – увы, его жизнью дома управляли не эти люди.

– Ага, – ответил Адам. – А вы?

– Идем, – кивнула Карен. – Вот только озеро я не люблю. Слишком холодное.

– Никто же не будет в нем плавать! – Тут Рене сделала умеренно испуганное лицо. – Да?

Адам сказал, что понятия не имеет.

– Мы с Анджелой везем пиццу с ее работы.

– Почему? – спросила Карен, сканируя журнальные столики (это было легко, потому что в наличии всегда имелся только один или два). Рене и Адам тем временем стояли без дела.

– В смысле – почему? – не понял Адам. – А почему нет?

– У него мама – врач. Уж они-то могут позволить себе пиццу!

– Ну да. Заплатят они, – сказал Адам. – Мы только привезем.

Тут ему пришло в голову, что финансовый вопрос пока не обсуждался. Никто, кажется, не говорил ему, что заплатит за пиццу…

– Я сам вызвался, – задумчиво добавил он.

– Вот молодец, – не глядя, сказала Карен.

– Ты что?! – мягко осадила ее Рене.

– А что? Если ему так нравится помогать людям и ничего не получать взамен – это не мое дело, верно?

– Я не… – выдавил Адам и зачем-то убрал на полку столик. – Он не… Ладно, неважно. – Все равно он сегодня уезжает. Так что и говорить не о чем. Да и о чем тут было говорить?

– Разбитое сердце – не позор, – тихо пропела Карен. Адам сделал вид, что не услышал.

В самом деле, почему он один везет всю пиццу? А может, даже платит за нее. (Нет. Нет, семья Гарсия – порядочные люди. Ужасно занятые, но порядочные.) И что тут такого – они с Энцо друзья, разве нет? Разве друзьям нельзя помогать друг другу? Друзьям, между которыми лежит черная бездна боли, но видит ее лишь один из них…

– Ты ведь понимаешь, что у нас все несерьезно? – спросил Энцо накануне того дня, когда они стали «друзьями». Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он признавался Адаму в любви. И две секунды после того, как признался Адам (в последний раз, как выяснилось).

– Мы просто прикалывались, – сказал Энцо, не глядя ему в глаза. – Только и всего.

Поначалу он решил, что Энцо шутит – конечно, шутит! Разве шестнадцать месяцев – это несерьезно? Что это, если не любовь?

– Подростковые эксперименты, все такое, – продолжал Энцо. Ах вот, значит, что.