На следующий день он горько пожалел и о письме, и об удалении полезного и весьма редкого контента. С тех пор он отчаянно пытался пополнить свои закрома «клубничкой», а у родителей появился лишний инструмент влияния: когда Адам начинал плохо себя вести, они доставали письмо и вопрошали, куда подевалось его доброе, чуткое сердце.
«Ведь именно блудный сын был самый любимый!» – не однажды говорили они.
«А как же Марти?» – ни разу не спросил он.
Бессмысленные метания от веры к безверию прекратились, когда Адам повстречал Энцо.
– Не пойму, что мне теперь с этим делать? – спросил он Анджелу. – У меня появилась эта штука, эта
– Никогда не понимала твоих родителей, – ответила она.
– Видимо, я тоже.
– Моя церковь ничего подобного не говорит. У нас недавно поженились две старушки-лесбиянки – по-моему, самые древние во всем штате. Ты только представь: тебе за восемьдесят, но ты по-прежнему открыт всему новому! Круто, да?
– Вот почему по воскресеньям мне не разрешают ходить в
Анджела пожала плечами:
– Мы не так уж часто туда ходим. По-моему, для мамы это повод повидаться с друзьями.
– Раньше я думал, что все так живут. Что все семьи за обедом обсуждают грядущий конец света.
– Ну, мы тоже его обсуждаем. Только под концом света имеем в виду очередного президента-республиканца.
Вспомнив тот разговор, Адам улыбнулся. Он сидел в каморке, где помещался звуковой пульт: естественно, после репетиции хора басы и высокие частоты стояли на максимуме, а средние просели. Если завтра Здоровяк Брайан Терн – бас-профундо и по звучанию, и по характеру – попытается сказать что-нибудь в микрофон с такими настройками, то рискует вышибить все окна в церкви и при этом остаться совершенно непонятым.
Адам достал телефон.
Адам подумал секунду, потом напечатал:
«
Она прислала в ответ плачущий смайлик и сообщение:
– Закончил? – хмуро спросил папа, заглядывая в каморку. Пульт помещался в самом настоящем переоборудованном туалете, и больше одного человека за пульт не влезало – да и то Адам упирался локтями в стены.
– Почти.
– Ты бы уже давно все сделал, если бы на минуту оторвался от телефона.
– Я только договорился о встрече. С Анджелой.
Папа сразу подобрел. В каком бы скверном настроении он ни пребывал, мысль об Анджеле – и ее расовых отличиях – давала ему возможность проявить великодушие. А Брайану Терну нравилось проявлять великодушие.
– Пригласи ее на мюзикл в День труда. Мы всегда ей рады.
– Да, только на праздник у них будет запара. Последняя вечеринка уходящего лета как-никак. Всему миру позарез нужна пицца – это такая Черная пятница для пиццерий.
Брайан Терн – удивительное дело! – улыбнулся.
– Ты не представляешь, что я сегодня видел, когда сюда ехал.
– Что?
– Человека в костюме козла!
– Да ладно?!
– Вот, я тоже ошалел. И костюм не какой-нибудь, а прямо киношный – словно ему эту шерсть гримеры приклеивали по всему телу.
– Но почему костюм
– Ну, не совсем козла. Он шел на двух ногах, а не на четвереньках.
– То есть… типа фавн? Или как его там… сатир?
Папа сдвинул брови: ему явно не понравился переход от царства животных к язычеству.
– Может, снимают что-нибудь. Очередной сериал от «HBO».
– Ну-ну. «Сатиры-домохозяйки» из Фрома, штат Вашингтон.
– Если это была шутка, то я ничего не понял.
– Ну, хоть понял, что это шутка. Уже хорошо.
Отец снова чуть не улыбнулся. Когда он ушел проверять микрофон, Адам подумал, что именно так раньше чувствовал себя Марти. Теперь блудным и неугодным сыном внезапно стал он, а Адам превратился в своего, в человека, с которым можно считаться, свободного – пусть ненадолго – от родительского ига.
Как интересно.