Освобождение

Кери Лейк Освобождение

Переводчик: Татьяна Соболь

Редактор: Татьяна Соболь

Вычитка: Татьяна Соболь

Обложка: Виктория К

Роман о смертных грехах

Кери Лейк

Плейлист

“Judith”-A Perfect Circle

“Who You Do It For”-Ramsey

“Somewhat Damaged”-Nine Inch Nails

“The Grace”-Neverending White Lights

“Sanctuary”-Welshly Arms

“La Vie En Rose”-Édith Piaf

“Heaven”-Depeche Mode

“Rev 22-20”-Puscifer

“Black and Blue”-Ramsey

“Te Revoir Mon Amour”-Rina Ketty

“Something I Can Never Have”-Nine Inch Nails

“Take Me To Church”-Hozier

“Murderer”-Avatar

“Again”-Flyleaf

“Going To Hell”-The Pretty Reckless

“You’ve Seen The Butcher”-Deftones

ЧАСТЬ I

«Могучей нет греха, чем тот, что манит нас своею безгреховностью».

Уильям Шекспир

1. Дэймон

— Вы изведали вкус греха, святой отец?

Раздавшийся из-за перегородки низкий незнакомый голос прерывается громким скрежетом, который тут же выдёргивает меня из кружащих в голове благопристойных мыслей, и мое внимание устремляется к темной, движущейся рядом тени. Воздух наполняет кислый перегар виски вкупе с пропитавшим его одежду «ароматом» лежалых сигарет. Очень знакомое мне сочетание. Вот только я не притрагивался к сигаретам уже лет восемь, поэтому исходящий от него резкий запах табака действует на меня отрезвляюще.

— В какой-то момент все мы грешили. Это заложено в нашей человеческой природе.

Мужчина не осенил себя крестным знамением и не удосужился сказать мне, когда последний раз исповедовался. Всё это говорит о том, что он, по всей вероятности, не знаком с обрядом покаяния или просто слишком пьян, чтобы этим заморачиваться. Просто проезжал мимо и решил с кем-нибудь потрепаться. Принимая во внимание, что по вечерам во вторник здесь не так уж много народу, мне не на что жаловаться.

— Мне он показался сладким. Сахарным. Как та девчонка Эймсов. Хорошенькая маленькая штучка с белокурыми кудряшками и с большими, словно у оленёнка, глазами.

От алкоголя у него заплетается язык и путаются слова, которые он произносит под скрип старой деревянной скамьи для коленопреклонения. Тихое ворчание сменяется новым скрипом, и я задаюсь вопросом, сколько еще буду это терпеть. В какой момент я попрошу его проспаться и вернуться на трезвую голову?

— Такая невинная, — продолжает он. — Вам они не кажутся такими чистыми в наше время всех этих новых технологий и прочего дерьма, только руку протяни? Кожа, словно первый снег, молочно-белая. Она напоминает мне ягнят, которых мы держали на ферме. То, как я часами сидел и играл с ними. Гладил их по шерстке. Слушал, как они блеют. Такой...

Короткую паузу нарушает раздавшийся скрежет.

— ...раздражающий звук. Всё это нытье и плач.

Его голос становится напряженным, словно он говорит, стиснув зубы.

Я должен расспросить его о девчонке Эймсов, но не делаю этого; не в моей компетенции задавать подобные вопросы, поэтому я слушаю, как мне положено, и жду.

— Ничто меня так не бесило, как этот звук их плача. Поэтому я сворачивал им их маленькие шейки, и тогда они тихо и неподвижно сидели у меня на коленях.

Нахмурившись, я наклоняю голову, словно так смогу увидеть его лицо в этой тесной и клаустрофобной коробке, предназначенной для сокрытия личности кающегося. Все, что я могу разобрать, — это его темная фигура, не более чем силуэт, и этот действующий мне на нервы кислый перегар.

Раздается звук, похожий на смех, и кабинка заполняется новыми скрипами, ёрзаниями и интригой.

— Я всегда говорил папе, что их задрали койоты, пока однажды он не обнаружил меня в сарае. Брюхо ягненка было вспорото от горла до живота, а его внутренности вывалились наружу. Мой папа избил меня до потери сознания. «Благословен плод чрева твоего, и плод земли твоей, и плод скота твоего, и плод твоих волов, и плод овец твоих».

По сквозящему в каждом слове стиха негодованию, я понимаю, что должно быть, это говорил во время наказаний его отец.

— Плод овец твоих, — насмешливо вторит он. — Та девчонка Эймсов была совсем как те ягнята.

И только тогда я понимаю, что упоминаемая им «девчонка» вовсе не взрослая и не какая-нибудь мелкая интрижка, о которых мне зачастую приходится выслушивать на исповеди, а ребенок. Невинный агнец. Кусочки его исповеди собираются в общую картину, и я молюсь, чтобы всё это оказалось не тем, что нарисовало моё воображение.

— Невинная. Хорошенькая. Такая молоденькая, — продолжает он, и я практически вижу эту девочку перед своим мысленным взором. — И такая чертовски раздражающая.

По груди пробегает ледяной холод и мёртвой хваткой сковывает мне легкие. Выкачивает из кабинки весь воздух.

— А что с ней случилось?

Сначала мужчина не отвечает, но в его тяжелом выдохе слышится покорность, а затем он шмыгает носом и откашливается.

— Она тоже слишком шумела. Я велел ей молчать, но она лишь плакала, плакала, плакала. Словно маленький ягненок.