Освобождение

Я пристально оглядываю каждого прохожего. У кирпичной стены круглосуточного магазина стоит женщина в короткой юбке и майке на тонких бретельках, вне всяких сомнений проститутка. Возле табачной лавки разговаривают двое стариков, ни один из них не одет в синюю футболку. Еще одна женщина переходит парковку с двумя малышами. Ребенка постарше она бранит за то, что он выбежал впереди неё, а младенца несёт, подперев бедром. Вокруг около дюжины лиц, и ни одно из них не кажется способным на то зверство, о котором я услышал всего несколько минут назад.

Он ушел. По улицам Лос-Анджелеса разгуливает убийца. Волк среди стада.

И я его отпустил.

2. Айви

Беспокойно сжимая вспотевшими руками ткань платья, я жду у исповедальни. В церкви я всегда немного нервничаю, за исключением нескольких случаев, когда мне удавалось забить себе целую скамью в самом конце, но исповедальня — это нечто совершенно другое. Эта старинная и изысканно украшенная кабинка, вклинившаяся между двумя белыми колоннами с винтовой резьбой, напоминает мне какую-то средневековую камеру пыток, маленькую и тесную. Клаустрофобную.

К тому же это усугубляется тем, что со дня моей последней исповеди прошло... изрядное время, и груз, который мне нужно снять с души, значительно тяжелее, чем в прошлый раз, когда я имела дело со священником.

Должна заметить, что он не был таким привлекательным, как отец Дэймон, но я отвлеклась.

Я здесь только ради своей бабушки, которая воспитывала меня последние двадцать девять лет и в свой День рожденья, помимо прочих ужасных манипуляций, просила, чтобы я исповедовалась в грехах. Думаю, это часть её убеждения, что необходимо уладить всё свое дерьмо перед роковой встречей с чуваком на небесах. Она еще даже не умерла, так что я не совсем понимаю, к чему такая спешка.

Не то чтобы бабуля с самого начала была такой уж религиозной. Когда я была маленькой, она как-никак управляла своего рода реабилитационным центром для лишившихся жилья проституток, и именно так и познакомилась с моей мамой, которая попала к ней в семнадцать лет. Как я поняла, ее сын (мой отец) в юности проводил больше времени дома, чем на футбольном поле. В итоге он оказался по самые яйца в одной из ее «заблудших овец», и поскольку технически я была четвертой беременностью своей мамы, если считать два её выкидыша и ранний аборт, она решила назвать меня Айви. IV. Четыре. (В английском имя Айви (Ivy) напоминает число IV — Прим. пер.) Знаю, тупо, но это даже близко не описывает то, в какой бардак превратилась с тех пор моя жизнь.

Вот почему мое сердце колотится у меня в грудной клетке словно стая отстукивающих чечетку шимпанзе.

Такая настойчивость моей бабушки связана не столько с моей душой, сколько с ее собственной совестью, потому что она оказалась единственной, кто посвящен в мою самую темную и страшную тайну. В тайну, которая в значительной степени разрушила мою жизнь и, если о ней узнает кто-то еще, меня могут упечь в тюрьму. Я не совсем уверена, что могу доверить её такому человеку, как отец Дэймон.

Однако тяжесть этой тайны невыносима, и давит на меня каждый день. Моя бабушка говорит, что мне необходимо освободиться от этого зла, иначе оно разорвет меня изнутри, потому что каждый день я чувствую себя предателем за то, что это сошло мне с рук. Чувствую, что не заслуживаю своей свободы, даже если с той самой ночи, когда это произошло, я по сути ее лишилась.

Входная дверь распахивается и в церковь, словно темная грозовая туча, врывается должно быть самый красивый священник в Лос-Анджелесе. Поверх черной пасторской рубашки и слаксов вокруг него развевается стола. (Стола — элемент литургического облачения католического клирика. Шелковая лента 5-10 см в ширину и около 2 метров в длину с нашитыми на концах и в середине крестами. Епископ и священник надевают столу на шею таким образом, чтобы концы ее спускались до колен на одном уровне — Прим. пер.). Даже в разгар лета он носит рубашку с длинными рукавами, которая туго обтягивает его мускулистые руки. Закатанные до локтей рукава обнажают внушительный рисунок выступающих на предплечьях вен. С этими его темными глазами и задумчивым выражением лица он совсем не похож на священника. Он ничем не отличается от других грешников города ангелов.

— Простите, — говорит он, приблизившись ко мне и потирая рукой подбородок.