Освобождение

Отвезти ее к матери — это не вариант по ряду причин, включая и то, что я священник. Я намеренно взял себе за правило не встречаться с детьми, которых не сопровождают взрослые. Мне не нужно, чтобы кто-нибудь напридумывал себе того, чего никогда не сможет произойти. То, чего я никогда не смогу опровергнуть.

Я не могу вызвать сюда полицию, иначе расследование начнется раньше, чем я успею избавиться от тела, и даже если я останусь, мне придется как-то объяснить своё присутствие, что заставит меня нарушить тайну исповеди.

Это была самооборона.

Наверное, можно было бы возразить, что мне не следовало здесь находиться, но все указывало на то, что Камилу держат в этом доме. Я должен был в этом убедиться. Должен был попытаться спасти этого ребенка от участи дочки Эймсов.

Камила выбирается из клетки. Вытянув свои худенькие ручки, она выползает на бетонный пол. У нее на коже виднеются синяки и царапины, а две идущие вдоль рёбер круглые отметины — это, я полагаю, то место, куда ее ранили электрическим штырём.

Когда я тянусь к наморднику, она резко отступает назад и вздрагивает, но затем все же позволяет мне его снять.

— Мне нужно, чтобы ты осталась здесь. Я подгоню к двери машину.

Отчаянно тряхнув головой, она подается вперед, словно собираясь за меня ухватиться, но останавливается.

— Все в порядке, никто тебя не тронет, — я оглядываюсь на все еще лежащего позади меня мужчину. — Он мертв.

Разразившись рыданиями, она прячет лицо в ладонях.

— Мама!

— Ты скоро ее увидишь. Обещаю, — я тянусь к ней, только на этот раз она не колеблется. Девочка меня обнимает, дрожа всем своим озябшим телом.

Во мне оживают воспоминания, и на мгновение в моих объятиях оказывается не Камила, а Белла. Хрупкая и испуганная, как в тот день, когда я отвез ее в больницу на химиотерапию. Но и сильная.

Я глажу Камилу по волосам и целую в макушку.

— Мне нужно забрать машину. Ты можешь набраться храбрости и подождать меня здесь?

Я чувствую, как она мне кивает, и когда отстраняюсь, ее пальцы на мгновение сжимают, а затем отпускают мои руки.

Я поднимаюсь и бегу через гараж к двери, поворачиваю замок на внутренней ручке и выглядываю на задний двор. Подъездная дорожка поворачивает направо, вверх по холму, и я следую туда, где она обрывается перед домом. Оказавшись внутри машины, я возвращаюсь на дорогу, затем сворачиваю за угол и заезжаю в гараж. Я обыскиваю дом в поисках какого-нибудь одеяла, чтобы укутать Камилу, и наконец нахожу нечто подобное на обшарпанном диване.

Пока я загружаю труп в багажник, девочка сидит на переднем сиденье закутанная в вязанный шерстяной плед.

Непрерывный лай собак напоминает мне о том, что нужно поторапливаться. Направив фонарик на их вольеры, я замечаю там полные миски свежей воды и еды. Если в ближайшие дни никто не сообщит о нескончаемом лае, я сделаю анонимный звонок в Службу контроля за животными.

Возвращаясь через весь город, я пытаюсь справиться с шоком и чувством вины и параллельно выискиваю в памяти наиболее удачный способ избавиться от тела. Если его сжечь, это привлечет внимание. Один только запах уже заинтересует полицейских, поскольку труп точно не будет источать аромат жаренных на гриле бургеров. Он гораздо неприятнее, и готов поверить, что горящие педофилы воняют хуже некуда. Закопав его, я оставлю на месте преступления улики, которые тут же учуют собаки, как только кто-нибудь откроет их клетки. Лучше всего увезти его подальше. Вода может быть отличным вариантом, пока его где-нибудь не вынесет на берег.

Когда я проезжаю мимо «Септических работ Сэма», меня осеняет идея. Неделю назад для профилактического технического обслуживания мы откачали в церкви содержимое локальной канализационной системы. Теперь нам не нужно его откачивать лет пять, а к тому времени труп в нем давно разложится.

Достойное погребение.

Хотя я предан своей профессии и служению Богу, мне сложно выносить издевательства над детьми. Даже если это лишено здравого смысла, я считаю это необходимо сделать, даже ценой собственной души. Кто знает, какими гнусными способами этот человек намеревался ее осквернить. И если его история о Лие Эймс правда, то к концу недели Камила могла превратиться в груду костей.

Рядом со мной Камила с жадностью поглощает один из двух батончиков мюсли, которые я держу у себя в бардачке на случай, если у меня не будет перерыва между встречами. Она опрокидывает в себя бутылку, что я ей дал, и по ее лицу стекают струйки воды. Судя по тому, как девочка набрасывается уже на второй батончик мюсли, этот монстр в наказание, должно быть, морил ее голодом.

По указанному Камилой адресу я сворачиваю на Лерой-стрит, к кварталу, застроенному многоквартирными домами.

Я не собирался везти ее домой, и это может навлечь на меня большие неприятности, но другого места, куда я мог бы отвезти этого бедного ребенка, у меня нет. Нигде ей не будет так безопасно, кроме как в объятиях своей матери.

Камила указывает на здание в двух кварталах отсюда, и я торможу у обочины.

— Прости, но ближе я тебя подвести не могу.