Освобождение

Я не должен думать об Айви, или о том, как сильно мне хочется прижать ее к стене и смотреть, как ее лицо искажается от экстаза, и она выкрикивает мое имя. Нет, это определенно последнее, что сейчас должно крутиться у меня в голове, но она вонзается мне в череп, словно ледоруб. Дразнящая агония, которая не оставит меня в покое. Она так прочно засела у меня в сознании, что ее не изгнать даже молитве, вот почему я не могу исповедаться в этих грехах. Только не сейчас, и уж точно не Руису, который последние несколько лет был мне не кем иным, как наставником.

Такие священники, как Руис, были рождены служить Богу и понятия не имеют, каково это, какой это кайф проникать в женщину, глядя, как ее лицо искажается от удовольствия. Человек, никогда не пробовавший яблока, терзается лишь собственным любопытством, а тот, кто уже побаловал себя дивным фруктом, навеки пленен терпким вкусом, оставшимся у него на языке. Руис просто не способен понять этой муки, потому что у него никогда не было такой женщины, как Айви, чей скромный нрав и сладострастные изгибы активизируют какую-то мышечную память, пробуждая эту дремлющую похоть. Забыть вкус ее яда, слизав его с самых запретных мест, — все равно что пытаться забыть, как дышать. Невозможно.

Я жажду еще больше. Еще больше ее.

Наша беседа с молодоженами продолжается, мы оговариваем даты и пожелания, и когда она подходит к концу, мною снова овладевают мысли об Айви. Мне нужно отвлечься. Нужно что-то, что могло бы стереть из моей головы образы того, как она задрала юбку, предложив мне себя, словно жертву. Черт возьми, все мое тело вибрирует от напряжения, отчаянно пытаясь найти тихое место, чтобы расслабиться. Яйца налились и ноют, я сжимаю их, чтобы облегчить эту муку, и издаю слабый стон.

Сегодня днем я должен совершить обход двух местных домов престарелых, и последнее, что мне нужно, — это причащать телу Христову с торчащей из брюк эрекцией.

Я возвращаюсь в дом приходского священника, чтобы принять холодный душ и быстро перекусить. Шагая по тропинке, я замечаю отца Руиса, который смотрит на поляну позади церкви.

— Дэймон, можно тебя на секунду? — спрашивает он с сильным испанским акцентом.

— Конечно.

— Примерно неделю назад я услышал ночью громкий стук. Испугавшись, я встал с кровати. И увидел на заднем дворе тебя, — пока он говорит, я чувствую, как учащается мой пульс, а кожу покалывает от прилива адреналина. — У тебя была лопата. И ты копал яму.

Я отвожу взгляд, пытаясь найти оправдание, причину, по которой мог бы оказаться на заднем дворе после девяти вечера, и надеясь, что он не заметит нарастающую во мне панику.

Руис поворачивается ко мне, огорченно сдвинув брови.

— Ты когда-нибудь видел, чтобы я ходил во сне?

Меня охватывает замешательство, я смотрю на него, пытаясь понять, о чем он меня спрашивает.

— Прости, что?

— К тому времени, когда мой мозг наконец осознал, что я вижу, там уже ничего не было. Ты ничего не копал, а единственной ямой оказалась та, которую неделю назад вырыла септическая компания. В этот самый момент я понял, что, видимо, спал. А прошлой ночью я, проснувшись, обнаружил, что стою на кухне с наполовину съеденным апельсином. И это заставило меня задуматься, сколько я уже этим занимаюсь? Сколько я уже хожу во сне?

— Я... никогда не видел, чтобы ты ходил во сне.

— Это самое странное, — он смеётся и, качая головой, похлопывает меня по плечу. — С чего бы тебе рыть яму на заднем дворе?

— Может, могилу?

Он смеется еще громче (хотя мне совсем не до смеха) и направляется к церкви.

— О, еще кое-что, Дэймон. Ларонда просила передать тебе, что они нашли пропавшую девочку. Она, видимо, тебе о ней рассказывала.

— Да, мы о ней говорили. Рад слышать, что она дома. Меня очень взволновала эта история.

— Ее мать попросила нас освятить ее квартиру.

— Не знал... не знал, что они католики.

— Они не католики. Это Ларонда предложила. Я подумал, раз уж ты участвовал в спасении этого ребенка…

— Что ты имеешь в виду?

— Ларонда сказала, что ты раздавал листовки и помогал информационно.

— Конечно.

— Будет вполне логично, если ты и освятишь их квартиру.

— Конечно.

Все, что приходит мне в голову, — это маленькая девочка, которая опознает во мне убийцу ее похитителя, и выражение лица епископа Макдоннелла перед тем, как меня лишат сана и сдадут полиции.

— Деймон, с тобой всё в порядке?

— Да, конечно.

Его вопрос возвращает меня в реальность, и, поморгав, я отрываюсь от своих размышлений.

— Я... я обо всём позабочусь.

Он достает из кармана нацарапанный на клочке бумаги адрес и протягивает его мне.

— Она ждет тебя сегодня.

Мысль о том, что я снова увижу эту маленькую девочку, и мне в голову потоком хлынут образы того, как она сидела в той клетке, действует на меня отрезвляюще и подавляет утренние порывы. Я быстро обедаю, и когда еду к ее дому, у которого высадил ее всего неделю назад, во мне нарастает нервозность.

Я хватаю лежащее радом Священное Писание и святую воду, а затем поднимаюсь по лестнице.

В дверях меня встречает Ларонда с женщиной, в которой я узнаю мать Камилы, но самой девочки нигде не видно.