Освобождение Атлантиды

В свое время Кили считала ее самой красивой женщиной в мире. Еще до врачей, неверия и сомнения.

Телефон зазвонил четыре раза прежде, чем раздался знакомый щелчок. Что‑то в связи телефонных линий в лесах восточного Огайо всегда создавало впечатление, будто она говорит из бутылки. Или плохая связь, или отголосок двадцати восьми лет взаимного разочарования.

– Алло?

Кили сглотнула, затем сумела выговорить сквозь внезапно образовавшийся в горле ком.

– Привет, мама.

– Кили?

Кили душило знакомое раздражение. Кто еще это мог быть? Ее родители не хотели идти на риск со второй беременностью, так как Кили была… неполноценной.

– Да, мама, это – я. Как ты? Как папа?

– О, ты наконец‑то вернулась домой из того ужасного места? Мы только что видели в новостях, что вампиры пытаются захватить российский трон. Какая‑то женщина что‑то говорила о том, что она принцесса Анастасия, обращенная в вампира, когда убили ее семью. Как думаешь, это может быть правдой? Ты же не выходишь наружу после наступления темноты? Мы посадили второй урожай чеснока и продаем его в горячих пирогах, хотя, кто захотел бы чесночный пирог? А ты…

– Мама, – прервала ее Кили, удивляясь тому, что мать, казалось, не сделала ни одного глотка воздуха во время града вопросов. – Мама, да, я дома и все хорошо.

Она из собственного опыта знала, что не стоит отвечать на отдельные вопросы, иначе беседа никогда не получит продолжения.

– Но как у вас дела? Как твой артрит? Как папа?

– Хорошо, у нас все прекрасно, милая. Папа так волновался за тебя, тем более, мы так долго не получали от тебя никаких известий. Или ты болела из‑за… своего состояния?

Кили испытала вину с примесью боли. Почему‑то ее родители всегда могли ранить ее глубже всех, даже при том, что желали ей только добра.

Именно потому, что они желали ей только добра.

– Мама, ты знаешь, что мое состояние – это не болезнь. Просто я ясновидящая, совсем немного. Когда я прикасаюсь к предметам, я испытываю некоторые ощущения… Мам, мы проходили это не раз в течение многих лет.

В ответ телефон молчал, а потом она услышала тихий звук сопения, как будто бы ее мать старалась не заплакать. Снова.

Кили задалась вопросом, сколько еще дочерей вызывали у матерей такое страдание просто своим существованием, но попыталась оттолкнуть эту мысль подальше, когда неприятное ощущение в животе стало нарастать, грозя достичь разрушительной силы.

– Ты все еще носишь те перчатки, чтобы избежать любого прикосновения? Ты видела Доктора Кунца? Он говорит, что если бы ты еще раз попробовала гипноз…

– Нет, никогда больше я не собираюсь встречаться с Доктором Кунцом, мама. Он думает, что я безумна. Он отказался мне верить, даже когда я представила ему доказательство, увидев видение о его сыне, державшем карандаш, сделанный для него.

– Это было не очень хорошо с твоей стороны, Кили. Сочинить историю о том, что его бедный маленький мальчик запер в туалете свою сестру, – с упреком сказала ее мать.

– Это была не выдумка, и если бы ты за ним наблюдала, когда я рассказывала ему о своем видении, то узнала бы, что он уже некоторое время подозревал своего сына в грубом обращении с сестрой. В любом случае, я не могу к нему вернуться, даже если бы и хотела. Доктор Кунц прогнал меня, лишив возможности быть его пациентом.

Она не знала, как психотерапевт мог такое сделать – прогнать человека – но, очевидно, мог. Как и большинство людей, которые видели ее "талант" вблизи, он не хотел иметь с ней ничего общего. Возможно, в этом была некая ирония. Даже психотерапевт думал, что она одержима. Может быть, она не должна была туда идти, хотя бы для того, чтобы сохранить в тайне собственную уязвимость.

Она надеялась, что он, по крайней мере, научился контролировать своего сына.

– Я могу поговорить с папой?

– Да, он, гм… – голос ее матери дрогнул. – Он немного задремал.

Точно. Ком в горле Кили внезапно стал гораздо больше.

– Папа за всю свою жизнь никогда не дремал, мама. Ты не могла хотя бы попытаться придумать что‑то более правдоподобное?

– Кили, ты знаешь, что он тебя любит. Он только не знает, как обходиться с твоим… твоими проблемами.

– Ты права, мама, – она пыталась не показать свою горечь в голосе, но могла сказать, что уже потерпела неудачу. – Моя проблема. Хорошо, э… я должна идти. Меня ждут сотни сообщений голосовой почты и писем, на которые я должна ответить. Знаешь, от людей, которые действительно хотят поговорить со мной.

– Кили! Это несправедливо. Ты ведь знаешь, что я всегда рада слышать тебя.

Кили смягчилась.

– Я знаю, мама. Я думаю, что смогла бы приехать к вам на этой неделе. Мы могли бы поехать к…

– О, милая, только не на этой неделе. Мы, ах, мы так заняты. Я позвоню тебе в этот уикенд, и мы еще поболтаем, хорошо?

– Ты права, мама. Хорошо. В этот уикенд. Я… – голос Кили задрожал, но она глубоко вздохнула и вынудила себя произнести слова. Заставив себя сказать слова матери, которая даже видеть ее не хотела. – Я люблю тебя, мама.

– Я тоже люблю тебя, детка. Мы скоро поговорим.

Повесив трубку, Кили опустила голову на руки на свой пыльный стол в тихом офисе и, наконец, дала волю слезам.