Освобождение души

Вдалеке, за холмами, покрытыми юной сосновой порослью, запела труба. В белом небе плавилось полуденное солнце. Нежный аромат смолы перебивали горькие, резкие запахи подсушенной хвои, подгоравших трав. Бабочки не летали по жаре, в томной неге раскачивались на длинных стеблях. Тишина, покой, полнота лета, и надо всем — протяжный серебряный зов трубы. Трубач играл с веселой и легкой силой: наступил час обеда, отдыха. Лейтенант подал команду равняться, и, пересчитав прищуренными глазами недвижные ряды, повел взвод из леса на большую пыльную дорогу.

Неповторимый, единственный по красоте пейзаж Подмосковья открывался с пригорка, по которому текла дорога. Крепкий высокий строй сосен Болшева, холмы и перелески Подлипок, крутые берега студеной Клязьмы… По сторонам дороги были раскиданы тесовые домики — окошки с резными наличниками, кусты шиповника в розовой пене, — болшевские дачи, лучшие в подмосковной округе.

Лето входило в разгар, на дачах, однако, не замечалось признаков жизни. Не пузырились поддуваемые ветром занавески — окна заперты ставнями, заколочены досками. Не гонялись ребятишки за мотыльками — белые рои скоплялись, мельтешили над голубыми, зелеными палисадниками. Дачи опустели: мужчины, женщины, дети ушли на войну.

Мобилизация всеобщая: кто не ушел на фронт, отбывал воинскую повинность на заводе. Женщины, не занятые у станков и школьники от двенадцати лет направлены на оборонительные работы. Одни уехали к Смоленску и Вязьме, Ржеву и Старице, в самое пекло, другие работали здесь, на московских окраинах. На обрывистом берегу Клязьмы кишел человеческий муравейник: домохозяйки и студентки в комбинезонах, заляпанных глиной, мальчишки без рубашенок, худенькие, с выступающими ребрами, ворочали лопатами, таскали землю, сооружали противотанковые препятствия.

Кругом, куда ни посмотри, все говорило о войне. У Подлипок, в лощине, по которой сочился ручей, стучали топорами плотники: воздвигались корпуса из фанеры, размалеванной клеточками, будто кирпичная кладка. Километрах в полтора от стройки работал полным ходом гигантский артиллерийский завод: откуда, с заводского полигона, день и ночь неслась пальба скорострельных автоматических пушек. Завод перекрашивали в зелено-коричневое, пятнистое, сливающееся с землею, а для отвода неприятельских бомбардировщиков строили точную его копию из фанеры. По Ярославскому шоссе пылили грузовики: от Москвы, к Москве… По железной дороге тянулись товарные составы: мертвым, сумрачным грузом лежало на платформах железо — заводское оборудование перевозилось на восток; кричали и плакали в теплушках ребятишки — их увозили в тыл, в эвакуацию, но они еще не знали, что это за беда, и размахивали флажками, пели нестройными голосами песни и, если плакали, то не надолго, от малых детских обид.

На дорогу, мягкую от пыли, выходили из леса взводы, усталые, запыленные, возвращавшиеся с учений. Над одними щетинились винтовки: как и мы, они учились штыковому бою. Другие несли на плечах лопаты, поблескивавшие отточенными кромками: эти занимались подземно-минным делом, копали глубокую «мину» (шахту) и от нее вели по направлению к предполагаемому противнику «сапу» (подземный ход). Третьи тащили ящики с неизрасходованной взрывчаткой и кольца черного смолистого бикфордова шнуpa, — то был урок подрывного дела. Четвертые шли, обвешанные планшетами, из которых лохматились кончики истрепанных топографических карт, пятые помахивали свежевыструганными рейками, какие употребляются при нивеллировке шоссейных дорог, шестые… Не перечислить всего, чему нас учили в военно-инженерном училище: строевая, штыковой бой, минирование и разминирование, подрывное дело, подземно-минное, дорожное, топография, фортификация, возведение переправ, противохимическая защита… В училище до войны обучалось 1.000 курсантов, теперь набрали 8.000, и вся эта масса находилась в движении от зари до зари.

В столовой — сером, приземистом, широко растянутом здании, в центре среди красных пятиэтажных казарм — беспрерывным потоком проходили курсантские роты. В зале, на версту уставленном столами, было гулко, чадно, пахло капустными щами, солдатским потом; дневальные кроили ножами буханки теплого черного хлеба, только что привезенного из пекарни. На обед, кроме добротных, наваристых щей, дали овсяную кашу и потому, когда старшина, распаренный, в капельках пота, построил роту и спросил:

— Споем?

Ему из рядов со смешком ответили:

— Кони сытые!

— Давай «кони сытые», — согласился старшина.

Качнулась ротная колонна, топнула сотней тяжелых сапог и с первым шагом взлетел над стрижеными головами гибкий, сильный голос запевалы:

Ехали казаки — да — шляхом каменистым,

В стремени привстал передовой…

Песня кавалерийская, но поют ее все — танкисты, артиллеристы, саперы. Потому ли, что война только началась и композиторы не наготовили песен, потому ли, что она хороша, эта песня, и под ногу, в походном строю.

…и поэскадронно бойцы-кавалеристы,

Натянув поводья, вылетают в бой.