Освобождение (ЛП)

Воспоминания о жарком лете и играющих на улицах детях быстро отгоняет налетевший на меня порыв ледяного, пронизывающего до костей ветра. Я чувствую в крови нарастающий гул — это снова начинают шалить мои нервы.

Последний раз я заходил к отцу незадолго до того, как мы с Вэл уехали в Калифорнию, когда я сказал ему, что не хочу участвовать в семейном бизнесе. Тогда мне и в голову прийти не могло, что меньше чем через десять лет я вернусь, чтобы свести с ним счеты.

Проскользнув в узкий зазор между отцовским и соседским домом, я направляюсь к задней двери. Для преступника, который нажил себе столько врагов, его система безопасности —это обычный управляемый с наборной панели замок, который при входе в дом блокирует настройки сигнализации. Любой, кто удосужился бы последить за моим отцом, мог уже давно узнать код, но думаю, люди предпочитают держаться от подальше от человека, которого, из-за его довольно специфических убийств окрестили Варваром Короны.

Я набираю на клавиатуре знакомый код, дату моего рождения, раздумывая, не изменил ли он его после моего отъезда. Увидев зеленый сигнал, я поворачиваю ручку и вхожу в маленькую прихожую, в которой меня встречает темнота и порыв холодного воздуха. Когда я учился в старших классах, в этой комнате пахло потными кроссовками и нашатырным спиртом. Им натирала полы моя тетя, когда приходила помогать отцу. Теперь тут пахнет чем-то затхлым и лежалым, вроде плесени и сырого дерева.

Тихонько проследовав из прихожей на кухню, я замечаю там только несколько лежащих в раковине тарелок и ряд выстроившихся на столе пузырьков с таблетками. В окно над раковиной пробивается свет уличного фонаря, и я вижу написанное на пузырьках имя, и название лекарств. Какое-то слабительное, оксиконтин, витамины и еще что-то, чего я не могу разобрать. Я бы решил, что он их спёр, чтобы потом продать, если бы на каждой склянке не было напечатано его имя. Довольно неожиданно, учитывая, что он всегда ненавидел врачей.

В тишине дома я бесшумно иду через столовую и направляюсь к расположенной напротив входной двери лестнице. Стараясь не наступить на скрипучую первую ступеньку, я осторожными шагами огибаю те места, где, как мне известно, дерево уже старое и слабое, пока не дохожу до конца лестницы.

Так или иначе, воздух здесь кажется более разреженным. Я смотрю в коридор на закрытую дверь спальни моего отца и чувствую, как колотится о ребра сердце. Сжимая рукоятку ножа, купленного мною в первый же вечер моего приезда, я перевожу взгляд на оружие, которым собираюсь убить своего отца. На прочное стальное лезвие с неровными зубцами.

Я мысленно возвращаюсь в ту ночь, когда он пришел домой с окровавленными руками. Мне тогда было тринадцать, я проснулся, услышав, как отец, пьяно спотыкаясь, моет в раковине руки. Я спросил его, что случилось. Подумал, что он ранен и истекает кровью. Но он мне ухмыльнулся и, снова развернувшись к раковине, произнес: «Мужчина должен делать всё для защиты своей семьи. Даже если для этого придется ее убить».

Я понятия не имел, что это значит. Толи он зарезал мою мать и солгал о том, как она умерла, толи — человека, который ее убил. Тогда он ничего не сказал, и с годами вообще мало говорил о своих приходах и уходах. В ту ночь я впервые увидел его таким, каким он был за пределами этого дома. Увидел то суровое наследство, которое он надеялся мне передать.

Приблизившись к его спальне, я останавливаюсь у двери, чтобы прислушаться. С обратной стороны до меня доносится непрерывный свистящий звук, словно сжатый воздух. После многочисленных посещений больничных отделений интенсивной терапии я тут же узнаю в этом характерном шуме аппарат искусственной вентиляции лёгких. Я поворачиваю ручку и открываю дверь в темную, тихую комнату.

Скудные лучи лунного света накрывают спящую фигуру моего отца светящимся одеялом, из его рта торчат трубки, подсоединенные к тому, что я правильно определил, как дыхательный аппарат. Нахмурившись, я подхожу к отцу и, крепко сжимая в пальцах нож, наблюдаю, как в такт со свистом респиратора поднимается и опускается его грудь.

Осунувшееся лицо и седые волосы выдают его возраст, добавляя еще десятки лет к тем, что я пропустил. Со стоящего рядом с кроватью штатива свисают пакеты с жидкостью, которая капает в длинную прозрачную трубку, исчезающую с другой стороны. Воздух пропитан зловонием смерти, которое бьет мне в нос стерильными запахами дезинфицирующих средств вкупе с мускусным запахом мочи и инфекции.

Я ничего об этом не знал. В нашу последнюю встречу, он был гораздо крупнее и сидел, потягивая бурбон и покуривая свою любимую сигару.

Если не считать движения его расширяющихся и сжимающихся лёгких, отец даже не шевелится под поднятым над ним ножом. И мне становится интересно, а поймет ли он, что умирает, когда лезвие перережет ему горло. Я кручу в руке металл и улавливаю дрожь, от которой вибрируют мышцы, а грудь холодеет от подступающей тошноты. На каждое движение дыхательного аппарата приходятся три мои вдоха, и я чувствую легкое головокружение от волнительного ожидания.