Освобождение шпиона

— Ничего. Почти ничего. — Она попыталась улыбнуться. — Устала просто… как лошадь. С Пупырем разругалась… Ты не будешь против, милый, если я станцую тебе в другой раз? А пока что просто приму душ и завалюсь спать?

— Я буду просто вне себя, — сказал Евсеев, изображая полное спокойствие. На самом деле внутри у него все кипело. — Мебель порублю в щепки.

— Вот и прекрасно. Мне нравятся темпераментные мужчины.

— Там хватало таких, да? — не удержался он.

— Там не хватало тебя, Юра.

«Опять уклонилась от прямого ответа. Но из того, что сказала, — ясно: да, там хватало темпераментных мужчин, но мужа не хватало, что заставляло верную жену страдать и нестись ночью через всю страну…»

Марина встала.

— Пойду выкупаюсь. Ты знаешь, что после войны тюменских уличных котов ловили и отправляли спецрейсом в Ленинград? Спасать Эрмитаж от крыс. Я всю дорогу думала над этим и не могла понять, почему именно тюменские коты им понадобились, что в них такого особенного. Есть ведь гораздо ближе города… Думала, что это типа как рижский ОМОН, головорезы такие…

«Хватит пиздеть!» — хотел крикнуть Евсеев, но сдержался и спокойно спросил:

— Откуда ты знаешь про рижский ОМОН?

— Мы же жили в Риге с родителями. Ты забыл? Правда, я тогда была маленькой…

— И к чему ты рассказываешь мне про котов? Или больше не про что?

— Не знаю. Наверное, по животным соскучилась. Во, слушай. Привези мне Брута, а? Сегодня. Я так по нему соскучилась, по черту лохматому. Вот проснусь, а Брут уже здесь — здорово, правда?

Последние слова она прокричала уже из ванной, под шум воды. Евсеев посмотрел на бокалы с коньяком — оба остались почти нетронуты. Он встал, пошел в прихожую, взял ее сумочку, открыл и вывалил содержимое на пол. Среди обычной женской ерунды, которая имеется в любой сумочке, на паркет упали две пачки тысячных купюр, перехваченных аптечной резинкой. Все стало ясно! Другие аптечные резинки она выбросила, а деньги — вот они… Это и есть уликовый материал, недаром Мигунов перед попыткой ухода сжег несколько миллионов, да и Толмачев[2] сжигал доказательства измены, только резинки почему-то оставил, по ним и сосчитали уничтоженную сумму.

Держа пачки в руках, он пошел в ванную, постучал в дверь и тут же понял, как это глупо: надо было выбить с разбегу защелку!

— Открыто.

Она стояла под душем, вода покрывала тонким слоем маленькие груди, огибала пупок, скатывалась на выбритый лобок и стройные ноги, гладкая кожа сверкала… Левая рука прикрыла правое предплечье, в широко раскрытых глазах плескалась растерянность.

— Это не мои деньги…

Юра подошел вплотную, хлестко ударил по лицу сначала одной пачкой, потом другой. Одной — другой. Одной — другой… Пачки растрепались, купюры планировали в ванну, намокнув, забивали слив…

Марина закрыла лицо ладонями. На правом предплечье синели овальные пятна: следы от сдавливания пальцами — классика судебной медицины.

— Это деньги труппы, Пупырь передал в кассу!

— И это тоже Пупырь?! — он показал на синяки. — Или они тоже не твои?

Она заплакала и опустилась в ванну.

— Кому ты заговаривала зубы?! Ты забыла, что я не Пупырь?! Выкладывай все, иначе хуже будет!

Юра не представлял, что может быть хуже. Сердце бешено колотилось и грозило проломить грудную клетку. Хуже всего мог быть только инфаркт. Он знал такие случаи.

Марина сидела среди мокрых денежных купюр, обхватив руками колени, и, всхлипывая, смотрела куда-то вниз.

— Говори! И в глаза смотри, в глаза!

Она не подняла голову и ответила не сразу.

— Они все шлюхи, вышедшие из стриптиза, — произнесла она наконец. — Он специально набирал именно таких.

— И что? Он заставлял вас…

— Нет. Никто никого не заставлял. Просто все хотели заработать бабок. Все были в курсе. Даже областная администрация… В смысле, мужики из администрации. Это так, полуофициально. Вечерний концерт в филармонии, а потом до утра — шансон с голыми задницами на столах, в дачах и саунах…

— Я же с самого начала говорил тебе, что так и будет!

— Я не знала, что задумал Пупырь, когда поняла, уже было поздно… Но я ни с кем не спала… Вот синяки, это меня тянул один… Но я вырвалась…

— А деньги откуда?! Дура! Тупица! Не говори мне, что это в кассу, а то я не знаю, что с тобой сделаю!

Марина вздохнула, умылась, выключила воду.

— Да, это не в кассу, — мертвым голосом сказала она. — Но пойми, я могла доработать до конца, положить деньги в банк, и ты бы ничего не узнал! Там должна была набежать большая сумма. Но я почувствовала, что не могу, это все не мое! И с этим покончено…

— Неужели? Большая радость!

Она шмыгнула носом и виновато посмотрела на него.

— В конце концов, у меня есть муж. Я поняла, что он самый лучший. Ты ведь меня не бросишь?

Некоторое время Евсеев стоял молча, в тяжелом размышлении. Потом стал стаскивать тренировочный костюм.

— Посмотрим на твое поведение, — буркнул он. — Давай, становись!

* * *

Брут мел хвостом по паркету и пускал радостные слюни, что было на него совсем не похоже. Значит, знает, что за ним пришли… На обеих передних лапах у него красовались повязки из эластичного бинта.