Освоение одиночества. О чем молчат любимым.

И я полюбил жизнь... отдельную от меня... мне неведомую... в которую предстоит проникать, в которой предстоит найти себя. «Найти - как говорит Виктор Григорьевич - себя в листе, в дереве... в камне... в звуке... в человеке...»

Так и иду...

И ведь я тоже - часть жизни. Любовь к ней помогает мне любить себя, интересоваться неведомым мне в себе, открывать, изучать, узнавать себя (похоже, человек о космосе знает больше, чем о себе). А интерес к себе в свою очередь помогает любить жизнь, другого человека, интересоваться им. Простите мне риторику, но мир открывается, любовь, удивление...

Их уже нельзя потерять, потому что они есть - не придуманы.

Знаете? Это существование мира и себя... являлось... всегда, как нежданная гостья... с ее нежданной, неожиданно доверенной тебе тайной. Всегда случайно и чаще - в обстоятельствах, казалось бы, незначительных, для обычного глаза пустячных - в мелочах.

Ну, в самом деле, что в индивидуальной судьбе могут значить несколько случайно попавшихся на глаза сомнительных музейных картин весьма проблематичных художников?! Что они могут значить для шестнадцатилетнего подростка... в сравнении с Вечностью?!

Я попробую рассказывать. Только не в хронологической последовательности, а так, как это вспоминается - скорее в логической...

Снег... Необходимость... Музыка... Я не знаю, откуда взялись эти три слова и почему они вместе...

Гроза сквозь солнце

 В свободное время мы с товарищем из Саратова - другим участником той же московской олимпиады - шли в Пушкинский музей в Москве.

Я в лицах рассказывал, как играл в школьном спектакле по пьесе «Парень из нашего города» - грузина Вано Гулиашвили. Как, готовясь к роли, собирал акцент из подслушанной тогда русской речи приезжих кавказцев на пляже, на куйбышевских улицах, у ресторанов, но чаще на Троицком рынке.

Увлекшись, я не заметил, как совсем перешел на отрепетированный акцент. Может быть, это был акцент пижона, но, взяв его, я уже жил в образе.

В музее мы оказались на «Выставке французской живописи». И я, скорее с деланной пренебрежительностью самоуверенного невежды, чем с искренним недоумением, смотрел на непривычную и непонятную мне «мазню».

По привычке я искал спора. Видимо, неосознанный опыт, что спор мне что-то открывает, у меня уже был... А может быть, я просто любил яростные, спонтанные диспуты на выставках. Действительно, я нередко находил в них новые приятельства. Кажется, уже умел слушать или, по крайней мере, потом обдумывать услышанное.

Одну «картинку» я увидел так. Красные, изогнутые черточки - лодки. Белые, вертикальные - мачты с парусом. Сплошные, голубовато-белые мазки-завитушки - волны моря...

Тут я и ляпнул гортанным голосом жизнерадостного молодого и сытого грузина - тот в голубых плавках стоял над длинноволосой, крашеной блондинкой, возлежавшей на пляже в Лоо[9] на махровой простыне, и агитировал за себя -«Ты думаешь, Чайковский жил, чтобы жить с мужчиной?!»:

— Слуший, дарагой! Па-моему, Айвазовски всо-таки лучше!..

Такой грозы я в жизни не встречал!

На меня обрушились высокооктавные, сердитые и захлебывающиеся от собственной красоты голоса громы, сразу обескураживающие сердце! Потом замелькали черные как смоль молнии, при совершенно ослепительном от гнева, только еще более неприкрытом солнце с влажными глазами! Грозой была молодая грузинка.

— И это говорите вы! Вы, видевший краски юга! Вы, знающий какое направление в живописи там развивается!.. -она зарделась от смущения своим возмущением. Она тоже говорила с акцентом, но совсем не с тем, который так добросовестно изучал я на рынке.

Мне стало стыдно. Казалось, я ее лично чем-то обидел. Я стоял, опешив, и думал, кто я: Вано или Михаил, и... покраснеть мне или не покраснеть? До этого мне мнилось, что я не имею отношения к моему герою с гортанным акцентом, а теперь оказалось, что нахамил все-таки я. Не Вано Гулиашвили.

Я покраснел и извинился. Объяснил недоразумение, признавшись, что я профан, что здесь мне все кажется странным, а на Черном море я был в 13 лет и красок, может быть, и не умею видеть. Все здесь меня чем-то дразнит, настораживает и скорее вызывает недоумение... Я был бы рад хоть немного приоткрыть для себя этот мир. ... Затем и пришел.

Потом она водила меня по выставке. Куда делся товарищ - не помню. Может быть, она нас водила. Показывала, рассказывала... Унес я только одно ощущение... точнее, два!.. Первое, ощущение запаха ее волос, завитков за ухом и шеи... Второе, что узнал о существовании «импрессионизма (запишем!)» и чего-то, судя по взволнованности девушки, потрясающего. Я ей верил. Старательно слушал. И вживался в потрясение... которого не испытывал (но верил, что испытываю). Девушку и эту невесть откуда обрушившуюся на меня грозу сквозь солнце я запомнил навсегда. Но тем бы дело и кончилось, если бы не ...

Это «если бы не....... Когда подумаю, что всех этих случайностей могло не случиться!?.. Слава случаю, этого «если бы не...» не случилось. Мне посчастливилось, и все, о чем я рассказываю, было...