От А до Я. Избранные рассказы русских писателей

Больше всего Петю мучило то, что случилась такая беда, а тут как назло через неделю надо было ехать в Нижний, и поездки этой никак нельзя было отложить.

Вечером, после ужина, стало так плохо, что пошел к Алексеичу опять.

— Алексеич, — трагическим тоном сказал он. — Опять, брат, сегодня напьюсь. Больно уж сердце жжет. Пускай мамаша бьет.

Он рассказал ему всю свою беду и, сидя у него в комнате, начал так сильно плакать, что Алексеич, чтобы утешить его, выкрал у матери из шкафа бутылку английской горькой. Петя выпил рюмок десять, и когда немного полегчало, сказал:

— А этого Митьку, кондитера, я просто могу задавить. Пойдем, брат, его искать. Я хочу с ним поговорить.

Сначала Алексеич не соглашался — он был еще трезв, но скоро разобрало и его — они собрались и двинулись в путь.

Подойдя к дому, у крыльца которого висел золоченый крендель, они через сени вошли в кондитерскую и увидели кондитера, который сидел у стола. На столе перед ним стоял большой торт, и он кисточкой разводил по нему розовые и синие узоры.

— Кому торт-от? — спросил Алексеич, и, подняв рябое лицо, кондитер ответил:

— Ивану Семенычу Титову, к серебряной свадьбе на завтра, — но увидел Петю и покраснел.

— Здравствуй, ежова голова! — задорно сказал Петя, сел против него, положил ногу на ногу, но подумал, что здесь, за этим прилавком Анночка будет продавать пирожные, чуть не заплакал и сразу решил: — Вот, что, Дмитрий Николаич, нечего зря финтить. Давай, брат, дуэль.

Кондитер чуть не присел. Он уважал себя, считал Петю неосновательным человеком и, зная его глупый характер, опасался скандала, но этого не ожидал.

— Какую такую дуэль?

— Какую? А вот, брат, такую. Возьмем по ружью, станем на дворе и будем друг в дружку стрелять. Или давай на ножах. Кто кого уложит, тому Анночкой и владеть. А так я тебе ее не отдам.

Алексеич молчал и важно сопел.

— Совсем ты, Петр Никаноров, глупости говоришь! — решил кондитер, немного придя в себя, и, взявшись за кисточку, принялся снова расписывать торт. — Только удивленья достойно, что у тебя на плечах за пустая шабала! Ну, из-за чего нам с тобой иметь дуэль?

— А ты на Анночке жениться хочешь?

— Ну, хочу.

— И я хочу.

— Ну, и женись.

— Да за меня не отдадут.

— Так я-то тут чем виноват?

— А тем, что и ты не женись. Она любит меня, а не тебя.

— Я про это неизвестен. А как она барышня свободная, то я имею полное право сделать ей предложение.

— Да она тебя не любит!

— И про это я неизвестен. Любит, — пойдет, не любит, — не пойдет.

— Да ежовая твоя голова, ее отец насильно отдаст!

— Насильно отдать нельзя. Насильно, брат, поп не будет венчать.

— И я то же говорю, — согласился Петя, опустив охмелевшую голову, но вспомнил встречу с медником, Анночкиным отцом, и снова решился. — Нет, брат, нечего тут. Давай дуэль. Мне еще надо в солдаты идти.

— Да тебя, может, и не возьмут. Отсрочка же тебе была.

— То в октябре. А у меня к осени грудь на два вершка прибудет. Нет, брат, хочу дуэль.

Петя куражился, но, скорчившись где-то глубоко, в нем плакала настоящая любовь. Он хотел дуэли. Кондитер не хотел. Петя размахивал руками, хватал его за плечи и кричал. На крик вышел кондитеров отец, щупленький старичок, в очках, с седой, вроде мочалки, бородой.

— Вот, — с бледной улыбкой сказал ему кондитер. — Хочет из-за медниковой дочки дуэль со мной иметь…

А Петя продолжал махать руками, и когда старик взял его за плечи, сердито говоря:

— Ты, брат, напивайся, да не буянь!.. — крикнул:

— Хочу дуэль! — стукнул кулаком изо всех сил по столу и, попав прямо по торту, разбил его так, что во все стороны брызнули мокрые куски.

Кондитер рвал на себе волосы, старик вопил диким голосом. Прибежали пекаря, и сконфуженный Петя говорил:

— Да, ведь, чудаки, не нарочно же я! — взял скорее шапку, пошел в сени и на двор, сел у ворот на лавочке, и, понял, что своей глупостью испортил дело совсем, заплакал навзрыд.

III

Стояла четвертая неделя поста. На пятой Пете непременно надо было ехать в Нижний, а Анночку за все это время ему ни как не удавалось повидать. Гулять она больше не ходила, ко всенощной и обедне тоже, вечеринок по случаю поста не было. Петя пьянствовала, еще неделю, мамаша драла его за волосы и била палкой, и он сидел в лавке, а сердце у него глодало так, что он говорил Алексеичу:

— Прости, брат мочи нет. Хоть руки на себя наложить. Так вот и жжет.

Увидел он ее только за день до отъезда. Потупившись, она шла куда-то мимо рядов, заглянула украдкой в лавку и свернула влево, к церкви. Дав ей отойти, Петя вырвался из лавки, полетел задами за ней вслед, догнал ее и сказал:

— Анночка, завтра мне ехать. Да как бы тебя, голова, повидать? Просто хоть удавиться, так невтерпеж.

Условились встретиться вечером. Анночка пойдет к тетке, посидеть там до восьми часов, а Петя подождет ее на углу. Улица там пустынная, и немножко можно поговорить.

— А теперь, — говорила Анночка торопливо, — ты, Петя, иди. А то увидят, боюсь.