От Адьютанта до ег Превосходительства

Я видел ее во всех спектаклях — прекрасно помню Мурзавецкую, хватающуюся, как утопающий за соломинку, за возможность женить племянника на богатой и безвольной Купавиной в «Волках и овцах», Хлестову — московскую крепостницу, властную, веселую, готовую пожурить и высказаться весьма резко, — в «Горе от ума», мать Шарля Бовари в «Мадам Бовари», фрау Петерс в «Перед заходом солнца».

Правда, складывалось как-то так, что играть вместе нам долго не приходилось. Однажды во время гастролей в Одессе она подошла ко мне и сказала, что ей нечего читать, а без этого она чувствует себя несчастным человеком, и спросила, нет ли у меня какой-нибудь интересной книги. Я предложил ей на выбор несколько, и после этого мы стали общаться. Сблизил же нас спектакль «Пучина», где я играл Кисельникова, а она мою мать, Анну Устиновну. Елена Николаевна очень боялась этой роли. До этого она всегда играла героинь, а гут уже возрастная роль, к тому же непривычная для нее.

Ей казалось невозможным после герцогинь играть простую, забитую жизнью женщину. Ей были неприятны даже лексика и мелодика этой роли. Она все время боялась, что не сможет сыграть, — ощущала какой-то внутренний дискомфорт. Она не считала себя актрисой театра Островского. Все эти купчихи и свахи были не для нее. Она много играла в пьесах Островского, но всегда дворянок. И Лидия в «Бешеных деньгах», и Лариса в «Бесприданнице», и Елена в «Женитьбе Бальзаминова», и Неги-на в «Талантах и поклонниках», и Кручинина в «Без вины виноватых», даже полусумасшедшая Барыня в «Грозе» — барыни и барышни. В Елене Николаевне крепко сидела романтическая линия. А тут роль Анны Устиновны в «Пучине» — характер простой русской женщины, погруженной в трясину замоскворецкого быта. Это потребовало определенной ломки привычной манеры исполнения.

Она попыталась отказаться от этой роли, но Михаил Иванович Царев уговорил-таки ее начать репетиции. Он убеждал ее по-товарищески, говорил, что, поскольку сейчас других ролей у нее нет, надо попробовать, и пообещал, что, если ей будет уж совсем невмоготу, он ее от этой роли освободит.

Может быть, она наживала в себе отношение ко мне, может быть, я ей не был очень противен, но у нас завязались какие-то теплые отношения. Роль Кисельникова в «Пучине» довольно сложная. Ее, конечно, как и любую другую, надо выносить в себе. И тут бывает, что всех двадцати четырех часов в сутки мало. Елена Николаевна Гоголева могла позвонить мне поздно вечером: «Я забыла сказать, может, не стоит тебе делать то-то или то-то». Значит, не только я не могу уснуть, думая о роли, но и она думала обо мне…

Мы много вместе репетировали. Поначалу Елена Николаевна растерялась. Но Васильев был прекрасным режиссером и педагогом. Он сумел создать атмосферу спектакля. У меня там большой монолог о жизни. Мы все время репетировали другие сцены, а до этого монолога никак не доходили. Я уже стал волноваться и опасаться, что мы так и не сумеем подготовить эту сцену. Но это оказался специально продуманный режиссерский ход. Он готовил меня к важному монологу почти до генеральной репетиции. Спектакль имел большой успех. Его прекрасно принимали, и, надо отдать должное скромности Елены Николаевны, что до тех пор, пока я не выходил на поклоны один, она никогда не выходила. Мне же это казалось неудобным и несправедливым. Но и она, и Любезнов, который тоже прекрасно играл в спектакле, выходили на поклоны всегда после меня.

Когда «Пучину» снимали для телевидения, Елена Николаевна очень волновалась и робела. Просила меня подсказывать, как держаться перед камерой, как надо себя вести в той или иной ситуации, и благодарила за поддержку.

К сожалению, в кино она снималась очень мало. Пробовали ее на роль графини Ростовой в «Войне и мире». Ей очень хотелось сыграть там, но утвердили другую актрису. Вообще же тогда актеры довольно резко делились на театральных и киношных. Артисты, у которых было уже имя в театре, относились к кинематографу скептически. Они считали, что театральное искусство намного выше. В кино все-таки главенствующая роль принадлежит режиссеру и оператору, а в театре — режиссеру и артисту, а может быть, артисту и режиссеру. Елена Николаевна сниматься не любила. Она говорила: «Я не понимаю этого — повернись сюда, повернись туда. Это все равно что птице связать крылья и сказать: лети!» Она и мне говорила: «Ты много снимаешься. Ты не имеешь права так много сниматься». Она считала, что я все силы должен отдавать только театру. И Вера Николаевна Пашенная тоже не любила кино. Она говорила: «Я не могу — сначала снимают, как я умираю, а потом — как рождаюсь».