От «Акиры» до «Ходячего замка». Как японская анимация перевернула мировой кинематограф

В аниме порнографии можно рассмотреть идеологический подтекст, который выходит за рамки мужских/женских отношений, чтобы охватить проблему власти в обществе. В этом прочтении мужчины-демоны представляют собой не просто фантазию о мести женщинам, но и выпад против сдерживающей природы самого японского общества. В Японии доступа к власти зачастую добиваются в ходе мучительного процесса, который начинается со сложной системы сдачи экзаменов, а затем окоченело движется к накоплению трудового стажа. Сморщенная фигура вуайериста, которую сопровождает неуспех и бессилие, – подходящее альтер-эго среднестатистического наемного работника. Могущественные демонические мужские фигуры и трансформирующиеся женские персонажи также предлагают форму сопротивления деспотическому социальному порядку. Фактически, обе характеристики можно рассматривать как принадлежащие к презренному миру, который обычно кодируется как женский, но может также включать в себя форму маргинализированного мужчины, который часто ассоциируется с сексуальным насилием[124]. Магические[127], из которых происходят негативно представленные демоны и превращающиеся женщины из «Города чудищ», а также более позитивные женщины-ниндзя из «Синей девочки» или «Милашки Хани», связаны со сверхъестественным и неконтролируемым. В конечном счете они мало связаны с реальным миром, в котором мы можем предположить нормальное протекание отношений, связанных с насилием.

В большей части анимационной порнографии единственные привлекательные «герои» являются женскими персонажами, которые, как мы уже видели, часто торжествуют над мужчинами-противниками. На самом радикальном уровне эта привилегия женщины предполагает возможность отождествлять зрителя-мужчину с изменяющейся женщиной, а не с ограниченным мужчиной.

Подобно тому как мужчина-зритель слэшера может идентифицировать себя с «последней девушкой», оставшейся в живых в конце фильма[125], даже в откровенно порнографическом аниме содержится потенциальное пространство для андрогинных идентификаций зрителя.

Сама андрогиния находит свое выражение в порнографическом аниме на примере меча Зипангу в «Синей девочке». Оживляемый только сексуальным желанием, меч кажется мужчиной в сексуальной активности, поскольку показано, как он окутывает демоническую женщину Камири, находящуюся в полном экстазе. Но на самом деле Зипангу – андрогин. Как объясняется далее, «похоть принцессы живет во мне». Это буквально фаллическое оружие на самом деле является инструментом, наполненным женским желанием. Возможно, из-за этого сверхъестественного сочетания полов ниндзя воспринимают меч как наиболее опасный для них, и в конце фильма атака «Голубого вихря» Мико разрывает его на куски.

Образ гермафродитизма, представленный здесь, далек от беззаботного изображения в «Ранме ½», предполагая, что в мире порнографии понятие любого континуума между полами просто невообразимо. Конечно, здесь противопоставляются различные жанры – порнография и романтическая комедия, но также стоит подчеркнуть разницу в поколениях действующих лиц. Порнография – «взрослый» жанр и ориентирован на персонажей, которые, предположительно, закончили меняться, потому что уже выросли. Сексуальность достаточно опасна, и не нужно вводить еще более опасное понятие изменения в отношении к ней. Но от сексуальности не уйти. В порнографии она становится выражением гнева и безысходности, заставляя мужской и женский пол расходиться в отдельные гневные сферы, чьи границы могут пересечься только через половой акт, как правило, в форме жестокого насилия. В то время как миры фэнтези «Ранмы ½» и порнографии тяготеют к восстановлению сексуальных границ, в «Ранме ½» это является причиной для смеха, тогда как в порнографии является причиной отчаяния.

В итоге неудивительно, что действие порнографического аниме часто происходит в готической обстановке, которая также, в сущности, является апокалиптической.

Это наиболее очевидно в «Городе чудищ» и «Куколках-близняшках», нарративы которых явно вращаются вокруг злых сил, пытающихся захватить мир, но интересно отметить преобладание религиозных установок и буквальных демонов во многих других порнографических произведениях, также, например, в «Синей девочке» и «Легенде о сверхдемоне» (см. главу 13). Эти религиозные отсылки могут также относиться к идее фестиваля, или мацури, основанного на религиозных обрядах. Конечно, постоянные трансформации и интенсивная сексуальность могут указывать на фестивальный тип, хотя в данном случае модус фестиваля является особенно мрачным, напоминающим описание Яном Бурума мацури как «примитивной, непристойной и часто жестокой стороны японской культуры»[126].