От Апеннин до Анд

Мальчик вернулся к постели больного, и больной, казалось, успокоился. Чичильо снова принялся ухаживать за больным — так же заботливо, с таким же терпением, как раньше, но он уже не плакал. Он снова давал больному пить, поправлял ему одеяло, ласково гладил его руку, говорил ему нежные слова, чтобы ободрить его.

Он провёл с больным весь этот день, всю ночь и затем следующий день. Больному становилось всё хуже: лицо стало багровым, опухоль увеличилась; он тяжело, прерывисто дышал, метался, стонал. Вечером доктор сказал, что он не переживёт ночи.

Тогда Чичильо удвоил свои заботы, ни на секунду не спуская с него глаз. Больной смотрел на мальчика, смотрел подолгу и всё ещё изредка шевелил с большими усилиями губами, как будто хотел сказать что-то. Выражение бесконечной нежности мелькало время от времени в его глазах, которые всё суживались и начинали тускнеть. Всю ночь просидел мальчик у постели больного.

Утром, чуть в окнах палаты забрезжил свет, вошла сестра милосердия. Она подошла к постели, взглянула на больного и быстро вышла. Через несколько минут она вернулась обратно с доктором и с одним из служителей, который нёс фонарь.

— Он умирает, — сказал доктор.

Мальчик взял руку больного. Больной открыл глаза, посмотрел на него и снова закрыл их.

В это мгновение мальчику показалось, что больной пожал ему руку.

— Он пожал мне руку! — воскликнул мальчик.

Доктор наклонился к больному, потом встал.

— Он умер, — сказал мальчик.

— Иди, сынок, — сказал доктор, — твоё дело кончено. Иди и будь счастлив, потому что ты этого заслуживаешь. До свидания!

Сестра отошла, вернулась с букетом фиалок, который она взяла из стакана на окне. Она протянула его мальчику и сказала:

— Мне нечего тебе больше дать. Возьми эти цветы на память о больнице.

— Спасибо, — ответил мальчик, взяв цветы в одну руку и вытирая слёзы другой. — Но мне так далеко идти пешком… Фиалки завянут.

И, взяв букет фиалок, он рассыпал их на постели больного:

— Я их оставлю на память моему бедному больному. Спасибо, сестра! Спасибо, господин доктор!

Потом, обращаясь к покойнику, сказал:

— Прощай… — Он не знал, как назвать его. И тогда из самого сердца вырвалось у него то нежное имя, которым он эти последние дни называл его: — Прощай, бедный тата!

И, сказав это, мальчик взял свой узелок и усталыми, медленными шагами вышел из палаты.

В небе занималась заря.

ДЖУЛИО

Джулио учился в четвёртом классе городской школы. Это был красивый двенадцатилетний флорентиец[10] с чёрными волосами и светлым лицом — старший сын служащего железной дороги. Семья у этого служащего была большая, жалованье — маленькое. Отец очень любил сына и был с ним всегда ласков и терпелив. Но что касается ученья, то здесь он был требователен и строг; отец считал, что сын должен как можно скорее кончить школу и поступить на работу, чтобы поддерживать семью. Отец был уже немолодым человеком, а тяжёлая работа состарила его раньше времени. Для того чтобы содержать семью, он, кроме своей служебной работы, брал ещё переписку на стороне и просиживал над ней часть ночи.

Последнее время он занимался тем, что надписывал на бандеролях адреса подписчиков для одного издательства. За каждые пятьсот адресов, написанных крупным и чётким почерком, он получал три лиры. Но работа эта очень его утомляла, и он часто за обедом жаловался.

— Глаза отказываются мне служить, — говорил он. — Эта ночная работа доконает меня.

Сын однажды сказал ему:

— Папа, позволь мне поработать вместо тебя. Ведь ты знаешь, почерк у меня очень похож на твой.

Но отец ответил ему:

— Нет, сынок, тебе надо учиться, твоя школа гораздо важнее моих адресов. Мне было бы тяжело отнимать у тебя время, которое ты должен отдавать ученью. Благодарю тебя, и не будем больше говорить об этом.

Сын знал, что в таких случаях спорить с отцом бесполезно, и не стал настаивать. Но вот что он сделал. Он знал, что каждый раз ровно в полночь отец кончает писать и уходит из маленькой рабочей комнаты в спальню. Иногда он слышал: бьёт двенадцать часов, и тотчас же раздаётся звук отодвигаемого стула и тихие шаги отца. Однажды ночью, дождавшись, пока отец лёг спать, Джулио тихонько оделся, пробрался ощупью в рабочую комнату отца, зажёг керосиновую лампу и сел за письменный стол. На столе лежала стопка чистой бумаги и список адресов. Он принялся писать, стараясь как можно лучше подражать почерку отца. Он писал, и ему было весело и радостно, но немного страшно, а стопка надписанных адресов всё росла и росла. Время от времени Джулио откладывал перо в сторону и потирал руки; потом снова принимался писать, с ещё большим усердием, всё время прислушиваясь и улыбаясь. Вот уже написано сто шестьдесят адресов — почти целая лира. Тогда он кончил писать, положил перо на то самое место, откуда взял его, и на цыпочках вернулся назад в постель.