От Арденн до Берлина

Как командующий рейхсвером в Берлине, Рундштедт помог Гитлеру прийти к власти. Вместе с Моделем и другими офицерами поклялся в верности фюреру. Модель всегда оставался верным этой клятве. Во всех подробностях помнил он день принятия присяги — 2 августа 1934 года. Помнил наизусть и саму клятву: «Я клянусь перед Господом Богом, принося эту священную присягу, что буду безоговорочно предан Фюреру Рейха и Народа Адольфу Гитлеру, Верховному Главнокомандующему Вооруженными Силами, и что я готов, как храбрый солдат, отдать в любое время свою жизнь во имя этой присяги…»

А Рундштедт? Еще летом до Моделя дошли слухи, что Герд фон Рундштедт знал о заговоре Штауффенберга и его единомышленников против фюрера и не выдал заговорщиков. Значит, Рундштедт, герой польской и французской кампаний, один из двенадцати первых генералов, произведенных Гитлером в 1940 году в фельдмаршалы, нарушил свою клятву верности! А когда Гитлер назначил его президентом суда чести — трибунала, посылавшего на смерть заговорщиков, Рундштедт, презрев все законы долга и чести, не отказался от этого назначения! С его помощью СД и гестапо уже уничтожили не только полсотни офицеров-заговорщиков, но и еще пять тысяч не повинных в измене офицеров вермахта, до зарезу нужных на фронте. А этого Модель не мог простить. Вот за это презирал он семидесятилетнего фельдмаршала. И презрение его было тем более жгучим, что он сознавал, что и сам, будь на месте Рундштедта, не смог бы отказаться от роли палача.

— Тем не менее, — сказал он Рундштедту, — я считаю, что если мы вместе посетим фюрера и изложим ему… Алло! Алло!..

Связь внезапно прервалась.

Генерал-фельдмаршал Модель не мог знать, что телефонные провода под Мейероде снова перерезали в нескольких местах буллингенские партизаны.

В 13.00 Модель сел обедать со своим начальником штаба. Рождественский обед был не хуже, чем в «Вейнхауз Гандлер», излюбленном ресторане офицеров военного министерства в Берлине: угорь из Померании, копченая гусиная грудинка из Бранденбурга, оленина из Восточной Пруссии, джин голландский, датский сыр. Среди деликатесов выделялась банка с рейнскими раковыми шейками в собственном соку — презент берлинского ресторана Вейнстока, чье заведение на одной из улочек, отходящих от Курфюрстендамм, часто посещали генералы и офицеры с Бендлерштрассе.

— Символическое меню! — заметил начальник штаба генерал-лейтенант Ганс Кребс. — Пока мы еще удерживаем Восточную Пруссию, и другие германские земли, и даже Голландию и Данию. А помните наши рождественские обеды в России, когда слава вермахта была в зените? Французское шампанское, норвежская лососина, бельгийские трюфели, венгерская баранина, югославская сливовица, болгарские фазаны, польская ветчина, финские тетерева, итальянская спаржа, пиво из бывшей Чехословакии, украинское сало и, конечно, русская икра и водка! Как говорится, человек есть, что он ест, а мы тогда были покорителями мира!..

— У меня имеется для вас сюрприз, — улыбнулся фельдмаршал. — И тоже символический. Прошу внести главное блюдо! Мой боевой трофей, захваченный у американцев.

Официант внес американскую рождественскую индюшку.

Смеясь, генерал Кребс восторженно захлопал в ладоши. Генерал Ганс Кребс, еще один «лакейтель» Гитлера, был одним из тех генералов, что брали не столько полководческими талантами, сколько военно-дипломатическим политесом, и прежде всего благородной, воинственной осанкой, командирским рыком и несокрушимым апломбом. Этому содействовал монокль, решительно ввинченный в правую глазницу — дань золотой кайзеровской эпохе.

В прежние времена бывший германский военный атташе в Москве генерал Кребс гордился своим знанием русского языка.

— Вы знаете, — хвастался он своим знакомым генералам, — каждое утро, перед тем как побриться, я кладу на полочку с зеркалом словарь русского языка профессора Отто Шмидта и, бреясь, заучиваю несколько новых русских слов. О, я уверен, что мое знание русского еще пригодится, сослужит службу Германии!

Сослужит! Да еще какую! В мае 1945 года Кребс в Берлине отправится по приказанию Геббельса к генералу Чуйкову с предложением мира.

Но после 20 июля 1944 года Кребс уже не распространялся насчет своего знания русского языка. Это было небезопасно, учитывая буйный психоз, синдром 20 июля, необратимо охвативший репрессивно-карательный аппарат рейха. Уж лучше молчать про русский язык, про Москву, а не то лишишься не только червоннозолотых позументов на воротнике мундира цвета фельдграу (серо-зеленый) и алых генеральских галунов на бриджах, но и головы!

С 20 июля над всем рейхом, над всей «Крепостью Европа» висела набрякшая кровью черная грозовая туча гитлеровского возмездия. Семь тысяч арестованных, пять тысяч зверски убитых: повешенных на крюках мясников, задушенных захлестнутыми вокруг горла струнами роялей — чем толще струна, тем медленнее и мучительнее смерть. Так использовал струны рояля агонизирующий третий рейх. Таким образом родина Бетховена, Баха и Вагнера расправлялась со своими сынами.