Читаем От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности полностью

Улица Абиссинская ответвлялась от главной улицы Меа Шеарим напротив венгерских домов[226], оплота фанатичных Шомрей ха-Хомос (Стражей стен), и заканчивалась, обогнув абиссинскую церковь, широкой и местами даже мощёной улицей Пророков. Последнюю занимали больницы Бикур холим, Хадасса (ранее Больница Ротшильд) и немецкий госпиталь, но также христианские учреждения и иностранные консульства, поэтому её принято было называть Улица консулов. Лишь на другой стороне этой большой улицы начинались новые еврейские кварталы. Но даже и наша песчаная улочка, почти вся заселённая сионистами, знаменитыми уже тогда или в скором будущем (такими как Бен-Йехуда[227], д-р Руппин, д-р Файгенбаум, директор «Хадассы» проф. Dolschenski, архитектор Рихард Кауфман[228]), сама была чем-то вроде сионистского центра и в то же время вполне «мирской» улицей, если только забыть, что прямо напротив нас жил тогда раввин Давид Коэн, духовный первопроходец, блестящий ученик рава Кука[229], известный во всём ашкеназском Иерусалиме по прозванию Назорей. Каббалой он занимался в направлении, если позволено так выразиться, противоположном моему. Я впервые услышал о нём, когда мы оба были в Швейцарии. Он тогда опубликовал немецкую статью в дюжину страниц, в которой представил идею, позднее развитую им в трёхтомном сочинении «Голос пророчества – еврейская логика слышания». Этот труд он опубликовал пятьюдесятью годами позже, незадолго перед концом жизни. Мои усилия постичь его взгляды во всей их глубине успехом не увенчались. Но было у нас и общее: мы оба находились под сильным впечатлением от трудов мыслителя XIII века Авраама Абулафии. Кроме того, мы были соседями, я дважды был у него в гостях и передал ему привет от Залмана Рубашова (Шазара), который до войны учился с ним в Петербурге и первым рассказал мне о нём и его возвращении к ортодоксии. Но обсуждать пути исследования и понимания каббалы с человеком, вернувшимся к ортодоксальному иудаизму, вообще говоря – занятие безнадёжное, в этом мне пришлось убедиться на собственном опыте.


Наша квартира находилась во втором доме по другую сторону ортодоксального квартала Меа Шеарим («сто ворот»), стена которого ещё сохранилась в его обращённой к нам части. Когда после 1870 года этот квартал был построен посреди каменистой пустыни, он действительно имел только четверо ворот, глядящих на четыре стороны света, поскольку изначально он лежал вдалеке от других иудейских кварталов, построенных за чертой старого города и по соображениям безопасности был окружён стеной. Название «Mea Шеарим» происходит от стиха об Исааке в недельном разделе «Берешит» Торы – той недели, когда был заложен краеугольный камень: «и получил в тот год ячменя во сто крат»[230]. Можно сказать, что за стеной этого ортодоксального рая мы жили почти аллегорически. Пройдя пару минут, попадаешь на главную улицу квартала, где теснились антикварные книжные магазины. Их владельцы, по счастью, мало что понимали в сокровищах, на которых они нередко сидели, приобретя их за бесценок у вдов умерших жителей. Да, они могли читать благочестивые книги, учить Мишну, и один из них, Моше Аксель, принадлежал к брацлавским хасидам, чей «штибль[231]» помещался на верхнем этаже первого дома, огороженный стенами, которые были видны с улицы, – всё так, но с еврейской библиографией они были вовсе незнакомы. Если рабочее моё место располагалось наверху, то здесь было место для моих прогулок.


Итак, Иерусалим, каким я его застал, был словно самим Небом предназначен или уж точно создан для меня, и я почувствовал себя здесь как дома. Вместе с тем он был весьма удачно расположен по отношению к еврейским деревням и новым поселениям, где готовились осесть мои друзья, чему способствовали и тогдашние условия транспортного сообщения. Из Эйн-Ганима эти люди переселялись, на время или навсегда, в посёлок Руб аль-Назра, что напротив Тель-Адашима по дороге из Афулы в Назарет, и там делили землю и движимое имущество с насельниками квуцы Мизра, которая как раз была образована иммигрантами третьей алии[232], собственно, галисийскими евреями.


Вид на кибуц Дегания-Бет. Иорданская долина, южный берег озера Кинерет. 1920


Перейти на страницу:

Похожие книги

Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

Нам доступны лишь 4 процента Вселенной — а где остальные 96? Постоянны ли великие постоянные, а если постоянны, то почему они не постоянны? Что за чертовщина творится с жизнью на Марсе? Свобода воли — вещь, конечно, хорошая, правда, беспокоит один вопрос: эта самая «воля» — она чья? И так далее…Майкл Брукс не издевается над здравым смыслом, он лишь доводит этот «здравый смысл» до той грани, где самое интересное как раз и начинается. Великолепная книга, в которой поиск научной истины сближается с авантюризмом, а история научных авантюр оборачивается прогрессом самой науки. Не случайно один из критиков назвал Майкла Брукса «Индианой Джонсом в лабораторном халате».Майкл Брукс — британский ученый, писатель и научный журналист, блистательный популяризатор науки, консультант журнала «Нью сайентист».

Майкл Брукс

Публицистика / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Прочая научная литература / Образование и наука / Документальное