Хоть и не водятся теперь бабы-яги, а дразнилка живет еще по задним дворам, даже у нас в Ленинграде. Последние две строчки в каждой дразнилке несомненно новые, добавлены недавно.
Конечно, нехорошо, некрасиво высмеивать какие-то физические недостатки человека, вообще все качества, которые зависят не от него. Были такие дразнилки. В некоторых стишках — их очень удачно назвал один ученый поддевками— поддеваются, поддразниваются ребята по своим именам:
Сергей, воробей, Коля, Коля, Николай,
Не гоняй голубей! Бросил шубу на сарай,
Голуби боятся, Шуба вертится,
На крышу садятся. Коля сердится!
Гоняй галочек Из-под палочек!
Есть поддевки на все русские имена, и мальчишечьи, и девчоночьи. Тут особенной обиды, оскорбления человеку нет. Но когда весь двор изо дня в день кричит, как только ты выйдешь погулять, то это тоже мало радости. Чего тут, кажется, обидного: «Вовка — морковка!» или «Вовка — божья коровка!..»
Но я вспоминаю, что иногда эти испытания нервов и терпения доводили до потасовок.
А выйдет человек в новом костюме, в матросском, например. Если скромно
держит себя, может, и ничего, обойдется без шуток. Ну а если уж хвастает обновкой, то сразу услышит:
А эта годится для всех гордецов:
Под вагонами, в угольных ящиках в начале 20-х годов ездили беспризорные ребята — много сирот осталось после первой мировой и гражданской войн. Внутренний смысл дразнилки и состоит в том, чтобы показать ложное, фальшивое в человеке: он воображуля, хвастун. Богатеньких, нэпманских детей двор, конечно, недолюбливал. А тут свой да выдает себя за буржуйского сынка («шапочка с пумпончиком», едет на курорт). Это уже выражение классового чувства.
Но в общем-то и прежде, и у нынешних ребят больше было дразнилок безобидных, шутливых, требующих просто внимания.
Показывают на какую-нибудь бумажку на земле и спрашивают:
— Твой талон?
И если товарищ нагнется посмотреть, что это такое, кричат:
— Спасибо за поклон!
Когда самолеты были в диковинку, ребята, как увидят его в небе, так и бегут, смотрят и кричат:
Самолеты были с двумя парами крыльев (такие называют бипланами), летали они низко и медленно, так что накричаться успевали.
Каждая минута ребячьей жизни чем-то заполнена.
Сидят на траве Петька и Сашка. Все игры уже переиграны — ив ножички, и в фантики, и в попа-загонялу, и в чижика. Тело требует отдыха, а голова — работы.
— Петька, — говорит Сашка, — скажи: «а»!
Петька, заинтересованный, послушно говорит:
— А!
И тогда Сашка в восторге:
Петька не остается в долгу.
— Я буду тебе рассказывать, а ты добавляй: «И я». Я пойду в лес.
— И я.
— Я срублю дерево.
— И я.
— Я вырублю колоду.
— И я.
— Я замешу свиньям.
— И я.
— Они будут есть.
— И я.
Потом Сашка просит Петьку:
— Засунь четыре пальца в рот и скажи: «Солдат, дай мне пороху и шинели».
Петька засовывает пальцы в рот, и у него получается что-то вроде:
— Солдат, дай мне по уху, и сильнее!
Тут же для порядка и подзатыльник следует.
И начинается состязание — в памятливости, в ловкости, находчивости. Когда исчерпывается запас известных текстов, каждый придумывает сам.
— Скажи: «Арбуз».
— Арбуз.
— Ты карапуз!
Или что-то подобное. Но ведь это уже настоящее творчество. Надо найти рифму, остроумно задать вопрос. А когда уж совсем выдохнутся поэты, они вымучивают:
— Скажи: шило!
— Ну, шило!
— У тебя на носу мыло!
Значит, игру пора кончать. Отдыхай, голова, работайте, ноги! И пошло — в казаки-разбойники, в штандер, в маялку.
А через пять минут первый конфликт. Когда при игре в пятнашки водящий долго преследует кого-то одного, тот, кто должен убегать, недоволен, особенно если он помладше, послабей. Он говорит:
Или:
Новый конфликт: кто раньше застучался? Или: на черте мячом запятнали или за чертой? Все возбуждены. А вековой фольклорный репертуар подсказывает нужные ответы, нужные дразнилки. Если человека дразнят справедливо, он помалкивает: что тут скажешь? Но если он считает себя правым, он постарается отбиться:
В разгар перепалки кто-то пришел с конфетой или с другим чем вкусным. Всех угощает, честно делит на равные части. А если не угощает, пожирает один где-нибудь в сторонке, ему проходу не дадут: жадина-говядина!