От дам-патронесс до женотделовок. История женского движения России

В предреформенные и пореформенные годы шел процесс ломки традиционных внутрисемейных отношений, изживания архаических форм семейной организации, шел поиск нового социального идеала семьи: «почти в каждой из старых дворянских семей новая жизнь боролась за свои права среди развалин старой»448. В первые пореформенные годы это вылилось в критику семьи, разрыв молодого поколения со старым. Проблема «отцов и детей» стала характерной чертой 1860‐х годов. Семья воспринималась молодежью обоего пола как препятствие к личной свободе. «Мне то и дело приходилось быть свидетельницей, как молодежь обоего пола уходила из-под родительского крова»449, – вспоминала шестидесятница Е. Н. Водовозова.

Об этом писала С. В. Ковалевская:

Можно сказать, что в этот промежуток времени, от начала 60‐х до начала 70‐х годов, все интеллигентные слои русского общества были заняты только одним вопросом: семейным разладом между старыми и молодыми. О какой дворянской семье ни спросишь в то время, о всякой услышишь одно и то же: родители поссорились с детьми. И не из‐за каких-нибудь вещественных, материальных причин возникали ссоры, а единственно из‐за вопросов чисто теоретических, абстрактного характера. «Не сошлись убеждениями!» – вот только и всего, но этого «только» вполне достаточно, чтобы заставить детей побросать родителей, а родителей – отречься от детей. Детьми, особенно девушками, овладела в то время словно эпидемия какая-то – убегать из родительского дома. В нашем непосредственном соседстве пока еще, бог миловал, все обстояло благополучно; но из других мест уже приходили слухи: то у того, то у другого помещика убежала дочь, которая за границу – учиться, которая в Петербург – к «нигилисткам»450.

Следует напомнить, что то же самое сделала и сама С. В. Ковалевская, хотя и под прикрытием фиктивного брака, как и ее родная сестра А. В. Корвин-Круковская.

Толкали девушек на уход из дома не только причины социально-экономического порядка, но и осознание ценности своей личности, «требование жизни для себя», ощущение деспотизма патриархатной семьи, протест против рутинной жизни в семье с регламентацией, неизбежным подчинением и принуждением как определяющими моментами женской жизни.

Кризис семьи вылился в пренебрежение к единственно признаваемому законом церковному браку. Широкое распространение среди молодежи получил фиктивный брак. Это тоже была форма протестного поведения.

То, что фиктивный брак стал только что не разновидностью обычного брака в среде русской интеллигенции, свидетельствовал А. М. Скабичевский:

Фиктивные браки с целью освобождения генеральских и купеческих дочек из-под ига семейного деспотизма <…> сделались обыденным явлением жизни451.

Примеров множество: князь А. С. Голицын – выпускник училища правоведения – заключил фиктивный брак с А. Зайцевой, чтобы дать ей возможность получить заграничный паспорт и выехать из-под полицейского надзора. В. О. Ковалевский вступил в фиктивный брак с С. В. Корвин-Круковской, С. С. Синегуб – с Л. В. Чемодановой, Д. Рогачев – с В. Карповой и т. д. На политических процессах 1870‐х годов выявились десятки фиктивных браков452.

Появился даже соответствующий сленг: «доктор» – фиктивный жених, «брат» – фиктивный муж, «консервы» – фиктивная семья. В среде разночинцев, прогрессистов утвердились собственные, внутригрупповые нормы поведения и морали. Так, например, считалось, что «порядочный человек» не может отказать девушке в фиктивном браке. По словам Н. В. Шелгунова,