От дороги и направо

На пароме было весело, как на свадьбе до первой драки. Впереди, ближе к носу, кто-то громче гусей уговаривал гусей, которых вёз в больших клетках с деревянными прутьями, не орать так громко. Но это ему казалось так,  потому, что рядом с клетками стоял. А по-настоящему громко, даже буйно, верещали две тетки шагах в десяти от меня. Одна кричала, что Мишка сволочь последняя и желала ему провалиться сквозь всё и там потом издохнуть. Вторая возражала чуть громче и визгливей. Она верила в Мишку и матом предполагала, что пить он завяжет и человеком станет ещё лучшим, хотя и сейчас хороший.

– Он же  Наташку твою по голове не бьет даже когда нажирается, как свинья? Два раза-то и бил всего. И то по горбу! А она ему штаны не зашивает, когда он их рвет на работе!

– В пивной он их рвет! – надрывалась первая, залетая голосом в третью октаву, почти в колоратуру. – Они там дерутся так, что одёжку насмерть рвут, не починишь. И Мишка твой – главный зачинщик в мордобое. Не зря его с работы турнули. Он и там с похмела бригадира в стог соломы воткнул. Одни ноги торчали. Три мужика его оттель выковыривали. Тьфу!

    На тёток никто не обращал ни малейшего внимания. Посередине парома от кормы до носа почти в два ряда стояли машины. Молча стояли только они. А со всех сторон песни лились на два, даже на три голоса. Молодые сивые парняги с двумя девчонками лет восемнадцати танцевали под транзисторный магнитофон «Романтик» что-то заграничное, две семейных пары с детишками лет пяти травили друг другу по очереди похабные анекдоты. Остальные человек сорок, кого мне было видно через автомобили, гудели нечленораздельно о своём, размахивая руками и наклоняясь друг к другу. Как будто в этой словесно-музыкальной каше можно было что-нибудь разобрать издали. Я был в белых тесных штанах, которые имели глубокие карманы спереди. Туда я сунул собранные в ватаге деньги, а руку, вспоминая первую поездку на «Ракете», держал для их охраны в этом кармане. Ну, вроде бы стиль у меня такой. Но близко ко мне так никто и не подошел. У всех на пароме были свои увлечения. Кто-то орал, кто-то танцевал, а многие сидели на своих мешках и сумках, увлеченно разглядывая родные берега.

Берега слева и справа никак не напоминали Оку. Ширина этого водного коридора была не более ста метров. Росли на берегах какие-то почти фиолетовые кустики и редкие маленькие деревья похожие на осину.

Мой сосед справа держался одной рукой за поручни, а другой лениво ковырял спичкой в зубах.

– Это не Ока? – спросил я соседа и тоже облокотился о поручень.

– Первый раз тут? – узнал для начала сосед. И когда я кивнул, он вынул изо рта спичку, кашлянул пару раз. – Затон это наш, навашинский. Сейчас кончится. Выйдем на Оку, потом ещё три километра до Мурома. Часа через три доползём. Сам откуда?

– Из Москвы через Павлово  добираюсь в Казахстан, домой, в Кустанай. – Я подвинулся к нему поближе чтобы не драть горло, перекрикивая  шумных жителей Навашино. – А как мне побыстрее до трассы на Владимир дойти?

Сосед снова воткнул меж зубов измочаленную спичку.

– Побыстрее будет на самолете. Но нет тут их, слава Богу. А пешком пойдешь вдоль леса. Направо сразу иди с парома. В Муром не заходи. Тогда дольше будет. А иди через Якиманскую слободу прямо до Благовещенского. Там налево свернешь и по-над лесом чеши конкретно до трассы. Оттуда до Владимира сто тридцать километров.

Мужик был явно не местный, хотя ориентировался хорошо. На нем был шерстяной синий спортивный костюм с белыми полосками на воротнике, кеды и бело-голубая спортивная кепочка. Рядом с ногой стояла красная спортивная сумка из кожзаменителя. Пока я его разглядывал он поймал мой взгляд и рассказал, что он сам из Рязани. Бывший футболист. В Муроме тренирует местную команду. А жить ему в Муроме дороговато. Зато в Навашино снимает целый дом с садом и огородом. И банька есть.

  Паром вынырнул из затона на большую воду. Слева по борту сквозь марево, дрожащее между холодной рекой и тёплым небом, проступали далёкие купола нескольких церквей и  темно желтые стены « хрущевок». От Оки влево и вправо убегали тоненькие речушки, похожие на ручьи, тихие спокойные заводи вдавливали берега метров на пятьсот вглубь. На этой неподвижной  как безветренное небо воде почти не было пустого пространства. Оно было заселено разноцветными весельными лодками, из которых в одинаковых позах высовывались фигуры рыбаков. А от каждой фигуры веером разбегались сразу несколько удилищ. Население окрестных поселков чуть ли не всем составом, кроме женщин и маленьких детей, добывало к обеду рыбу.