От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2

— Ужас еще больший в том, — сказал Гриценко, — что ясно видит, что делает, только Германия. Франция ослеплена своими победами, французское правительство стало игрушкой жадной толпы, а мы по себе знаем, что значит, когда правительство идет на вожжах у толпы. Во Франции каждый portier (*- Привратник), у которого порвались ботинки, считает, что починить их ему обязан немец. В слепой жадности Франция боится упустить свою долю в дележе России и тоже поддерживает большевиков, так как понимает, что только большевики способны распродать Россию по сходной цене.

— Значит, одна надежда на славян, — сказал Ника.

— Мне придется разочаровать вас и в них. Развитие славянских народов очень невысоко. Это малые дети, только что вышедшие из-под опеки мамушки и не могущие ходить без опоры. Культурнее и свободнее других Чехословакия, бывшая под влиянием немцев, но и у чехов, что хорошо, — то от немцев. Своего еще — ничего. Ничего, иль очень мало… как говаривал Иван Сергеевич… Югославия, недавно освободившаяся от турецкого ига, — это Малороссия времен Гоголя. Простая жизнь, грубая самовлюбленность, отрицание какого бы то ни было авторитета и… полная зависимость и покорность Франции. Что скажут в Париже, то и будет. Увы, — эти народы и, особенно, болгары и очень хотели бы помочь России, но они сделают то, что им прикажут. А прикажут им — помогать большевикам. И мы уже видим это в том, с каким трудом и с какими оговорками они принимают к себе остатки русской армии. Им-то русская армия никак не страшна, а только полезна. А они требуют ее разоружения, расчленения, обращения в рабочие команды.

— Все против нас, все, — встряхивая кудрями, сказал Осетров. — Ну, а Америка?

— Америка умыла руки в делах Европы и ждет во что все это выльется. Ей жаль русского народа, но жаль как-то платонически. Приведу такой пример: в сапоге у меня гвоздь и он в кровь раздирает мне ногу. Так вот Америка дает мне примочки, чтобы лечить эти раны, но не удаляет гвоздя и не видит, что, несмотря на ее примочки, рана становится все глубже и больнее… О Японии я не буду говорить. Ее хищная политика ясна и без слов.

— Быть может… Китай? — сказал Осетров.

— Китай раздирается смутами и положение его во многом напоминает положение России. Ему не до нас…

— Значит… никого… — сказал Осетров.

Никто не ответил. В маленькой комнате, бывшей дачной гостиной, теперь обращенной в спальню для Осетрова и Ники, с поставленными для них постелями на козлах, сгущались сумерки. За окном с тюлевыми занавесками краснела сосновая роща и медленно гасли голубые тени, отброшенные заходящим солнцем.

Марья Федоровна вышла, чтобы заправить лампу.

— Нет, не никого, — проговорила Таня, и ее красивый голос звучал с необыкновенною силою. — А больше, чем у кого-либо… Бог… Бог поможет России… Бог пошлет ей Царя православного…

И снова стала тишина. Погасли последние лучи, растаяли на снегу лиловые тени, и недалекое море точно надвинулось густою своею синевой. И в это молчание ворвался страстный вопрос Осетрова:

— Когда? Когда же?..

И ясно и громко ответила Таня:

— Когда Он простит нам нашу измену… Когда мы снова вернемся к нашему славному Двухглавому Орлу… Когда будем с Христом и во Христе!..

Конец

1921–1922 гг.