И последнее, о чем следует сказать. Готовится справочник, посвященный работам Босха. К примеру, какое количество растений им написано на всех его картинах. Какое количество предметов изображено им, что входит в этот предметный мир. Вот, например, «Корабль дураков»: один и тот же кувшин — в каких разнообразных позициях этот кувшин нам предъявлен… И каждый раз он имеет свой смысл. Перевернутый кувшин — один смысл, лежащий кувшин — другой смысл. Пустой кувшин. А воронки на голове? Воронки, через которые цедили масло и вино, он надевает всем на головы. Это символ пустоты. Воронка — это пустота. Через воронку все проскакивает. Эти ложки, которыми они все загребают, туфли и язык обуви — все эти символы и аллегории. Количество кухонной утвари, бытовой утвари, технических приспособлений, одежды, знаков… Сколько сортов и пород деревьев он изобразил. Вот «Сад наслаждений», левая створка, где сотворение человека — там они стоят под каучуковым деревом. Но Босх изображает еще вьюнок, который на этом каучуковом дереве. А животные? Ведь в той же самой створке Адама и Евы наверху динозавры. Еще кабаны, белые медведи, верблюды… Сколько пород лошадей… Какое количество носорогов… Откуда этот невероятный набор знаний?
Это безумно интересно! Потому что в творчестве Босха заключен очень глубокий смысл, которому крайне трудно дать толкование. Не даром же Босха считают кем-то вроде сюрреалиста XV века, извлекавшего свои невиданные образы из глубин подсознания.
У Иеронима Босха есть несколько смысловых слоев в его картинах. У него есть и метафора, и притчево-нравоучительный смысл, и астрологический смысл, и вполне адамитский смысл, то есть у него каждую вещь можно прочитать по трем или по четырем слоям. Творчество Иеронима Босха всегда было загадочным. О нем написано невероятное количество книг, которые связаны только с одним — составлением алфавита. Ибо у него есть своя алфавитная система, которой он пользуется. Например, известно, что один из самых богатых алфавитных знаков — это туфли. Туфли — это алфавит. Каждый предмет, каждый знак есть алфавит. Задача заключается не в том, чтобы рассказать о том, что он делал, а в том, чтобы дать в руки людям алфавит. И как только в руках у читателя будет алфавит, читатель, он же зритель, будет занят увлекательнейшей работой — раскрытием смысла картин Иеронима Босха.
Иероним Босх — это человек, который сыграл в культурном сознании европейского мира невероятно большую роль, очень глубокую роль. Он создал свои образы, свой стиль. Создал свою живопись. И громко сказал очень важные слова — это называется послание.
Как уже было сказано, сюрреализм считает Иеронима Босха своим предтечей. Почему? А потому что его мир как бы выворачивает наизнанку подсознание. Точнее — выворачивает наизнанку сознание. Предъявляет нам абсолютно все формы наших инстинктов, только воплощенные в образах, в предмете, в аллегории. И он был великим пророком, который предупреждал об опасности. Но никто не слушал, никто никогда не слушает. И Иероним Босх предстает перед нами еще не полностью раскрытым. До сих пор…
И мир продолжает двигаться в сторону галлюцинаторного сознания. Никто не отдает себе отчет в реальности, все только выполняют приказы. Мы живем где? Наша страна лучшая в мире, наша нация лучшая в мире! Я очень хорошо знаю Босха и смотрю по сторонам: сидят босховские люди вокруг и зудят… А чего сказано? Ничего не сказано. А что читал? Ничего не читал.
Корабль никуда не плывет — он пророс насквозь.
Искусство Босха — целый мир, и мы должны будем к нему еще вернуться, когда будем изучать живопись «идейную», иначе говоря, — выражение художниками религиозных и философских идеалов своего времени.
Джорджоне
Есть художник, необычайно близкий Рафаэлю, который проецирует чистейшую гармонию высокого ренессансного неоплатонизма, называемого антропоморфическим, потому что человек является центром этой системы, человек находится в идеальном гармоническом единстве с миром. Этот художник в истории искусства определяется как один из основоположников венецианской школы живописи. Это Джорджо Барбарелли да Кастельфранко, более известный как Джорджоне ‹…›.
Рассмотрим его не как художника венецианской школы, а как художника, который на том же уровне, что и Рафаэль, проецировал чистейшую художественную неоплатонику античного высокого космоса.