От гетеры до игуменьи. Женщина в Ранней Византии

Многие даже, из-за стыда человеческого, нередко делают то, чего не делают для Бога. Так, богатые женщины не терзают волос и не обнажают плеч. Но и это заслуживает также крайнего осуждения — не потому, что они не обнажают себя, но потому, что делают это не по благочестию, а для того, чтобы не показаться бесстыдными. Значит, стыд обуздывает печаль, а страх Божий не обуздывает?..

Говорят, будто многие через плач привлекают к себе даже любовников, чрезмерностью своих воплей составляя себе славу жен, любящих своих мужей. Какое дьявольское изобретение!» (Там же, LXII, 4.)

Как видно из этого отрывка, античные традиции свободного гендерного поведения нередко пробивались сквозь оболочку внешнего христианского благочестия. Надо полагать, такие эпизоды имели место нередко, иначе архиепископ не обратил бы на это своего внимания.

В сочинении «О девстве» Иоанн Златоуст дает вполне реальную картину жизни замужней женщины. «Если она сделается беременной, то — радость со страхом (ибо ни одно из удовольствий брака не бывает без страха), со страхом того, чтобы от преждевременных родов зачатое не потерпело вреда, а зачавшая не подверглась крайней опасности… Когда же наступит время родов, тогда чрево, столько времени обремененное, разверзают и как бы расторгают муки рождения, которые одни могут достаточно затмить все удовольствия брака. Вместе с тем ее беспокоят и другие заботы. Жалкая и скорбная женщина, хотя уже сильно измученная прежними страданиями, не менее того боится, чтобы ребенок вышел не поврежденным и уродливым вместо правильного и здорового, и чтобы не был женского пола вместо мужского. Это томление возмущает женщин тогда не менее мук рождения; ибо не только за то, чего они бывают причиной, но и за то, в чем они не служат причиной, они боятся мужей… и беспокоятся, чтобы не произошло чего-нибудь неприятного для мужа» (Иоанн Златоуст. О девстве, 57).

Рождение ребенка — один из краеугольных камней сотворенного Богом мира. Иоанн Златоуст называет его в одном ряду с фундаментальными основами бытия: «Солнце совершает свой бег, реки текут, источники изливаются, жены рождают» (Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от св. ап. Иоанна Богослова. XXXVIII, 3).

Материнство считалось тяжелым трудом. Григорий Богослов в ряде эпиграмм (Греческая антология, VIII, 44, 58, 64) упоминает о слезах своей матери Нонны, которыми покрыт жертвенный стол. Лишь один из многочисленных детей (сам Григорий) пережил ее. Но если мать проявляла слепую любовь и выступала против ухода сына в монастырь (то есть противилась спасению его души), то считалось, что в загробной жизни ее ждет наказание (Великий патерик, III, 54).

Церковь упорно боролась против античного обычая убивать родившихся девочек. В Ранней Византии с этим в целом удалось совладать, однако рождение девочки часто по-прежнему воспринималось как несчастье.

Дети-сироты и оставшиеся без попечения становились предметом заботы церкви и благочестивых мирян.

Для мужчины в Ранней Византии, как и в Античности, понятия супружеской неверности не существовало. Прелюбодеянием считалась только связь с замужней женщиной.

Что же касается женщины, то «жена, которая связана с мужем, если будет еще в связи с другим, — прелюбодействует» (Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от св. ап. Иоанна Богослова, LXIH, 4). Это было грехом гораздо более весомым, нежели просто блуд. По античным законам и традиции муж имел право убить прелюбодея. Подобный исход был возможен и в ранневизантийские времена, но ситуация могла разрешиться и иначе: в IV веке преподобный Павел Простой, увидев измену жены, ушел из дома в монастырь, оставив ей и ее любовнику все свое имущество (Палладий. Лавсаик, 22).

Расторжение христианского брака было в принципе возможно, но воспринималось как событие крайне нежелательное и на практике происходило очень редко. Редкие бракоразводные процессы порой тянулись десятилетиями.

Итак, идеал женщины-христианки был недостижим без ментального переворота через искреннее обращение в христианство. Для этого требовалось искоренить остатки античных традиций и в частной жизни женщины, и в семейных отношениях.

Личность начинается с тела. В Ранней Византии женщина начала ощущать свое тело как источник греха. Отсюда — общественное табуирование наготы, которая допускалась только в момент крещения.

Тем не менее античные традиции во многом продолжали определять сексуальную жизнь женщины. Если она в принципе не исключалась, то ее виды и разнообразие в основном соответствовали античным понятиям.

Выраженное гендерное поведение свободной девушки и женщины (вне брака), независимо от вероисповедания (языческого или христианского) в Ранней Византии во многом наследовало классической Античности. Поведение девушки в частной жизни сковывалось требованиями повседневной морали и замыкало ее на женской половине дома, если не считать случаев санкционированных обществом «выходов в свет».