От глупости и смерти

Он высвободился из моих объятий и положил мои руки мне на колени, затем встал, и я посмотрел на него. Он собирался бросить меня. Я знал, что так будет. Я перестал плакать. Не хотел, чтобы он видел мои слезы.

Я посмотрел на него. В лунном свете его лицо казалось бледной фотографией. Я не пытался себя обмануть. Он поймет. Он все узнает. Я повернулся и пошел обратно по тропинке. Гас не последовал за мной. Он сидел и смотрел мне вслед. Я только один раз обернулся и взглянул на него. Он все еще сидел там.

Он наблюдал за мной. Смотрел на меня, продолжая сидеть у пруда. И я понял, какое мгновение определило мою дальнейшую жизнь. Не тогда, когда меня стали называть неуправляемым или странным ребенком и тому подобное. Не моя бедность и не мое одиночество.

Я смотрел, как он уходит. Он был моим другом. Но оказался трусом. Просто трусом. И я еще покажу ему! Я выберусь отсюда, уеду, стану большим человеком, много чего сделаю и однажды где-нибудь встречусь с ним, он подойдёт ко мне, пожмет мне руку, а я плюну в него. А потом побью.

Он поднялся по тропинке и скрылся из виду. Я долго сидел у пруда. Пока совсем не замерз.

Я сел в машину и поехал искать обратную дорогу в будущее, где мне было самое место. Ничего особенного, но другого у меня не было. Я найду эту дорогу… драгун по-прежнему был со мной… и я сделал так много остановок на пути к тому, кем в итоге стал. Возможно, Канзас-Сити, возможно, Матаватчан в Канаде, возможно, Галвестон, возможно, Шелби в Северной Каролине.

Я ехал и не переставал плакать. Я оплакивал не себя нынешнего, а маленького Гаса, и то, что я с ним сделал, кем заставил стать. Гас… Гас!

Но… о боже… что, если я вернусь снова… а потом еще раз? Внезапно дорога показалась мне незнакомой.

Джеффти пять лет

Когда мне было пять лет, я играл с одним маленьким мальчиком – Джеффти. На самом деле его звали Джефф Кинцер, но товарищи по играм называли его Джеффти. Нам обоим было по пять лет, и мы с удовольствием проводили вместе время.

Когда мне было пять лет, шоколадный батончик «Кларк» был толстым в обхвате, как рукоятка бейсбольной биты, и почти шесть дюймов в длину, покрывали его тогда настоящим шоколадом, и он так здорово хрустел, если укусить его прямо посередине, а обертка пахла вкусно и свежо, когда ты разрывал ее с одного конца и держал в ней батончик, чтобы он не растаял у тебя в пальцах. Сегодняшний батончик «Кларк» тонкий, как кредитная карточка, вместо чистого шоколада используют что-то искусственное и ужасное на вкус, сам он весь мягкий и липкий и стоит центов пятнадцать или двадцать вместо славного правильного никеля[21], к тому же упаковывают его так, чтобы казалось, будто размер у него как двадцать лет назад, только это не так; он стал тощим, уродливым, мерзким на вкус и не стоит даже пенни, не то что пятнадцати или двадцати центов.

Как раз в пять лет меня на два года отправили в Буффало в штате Нью-Йорк к тете Патрисии. Отец переживал «тяжелые времена», а тетя Патрисия была очень красивой и к тому же замужем за биржевым брокером. Два года они заботились обо мне. В семь лет я вернулся домой и стал разыскивать Джеффти, чтобы мы с ним снова могли вместе играть.

Мне было уже семь, а Джеффти по-прежнему – пять лет. Я не заметил разницы. Сам не знаю почему. Мне ведь было всего семь лет.

В семь лет я любил лежать на животе перед радиоприемником и слушать всякие замечательные передачи. Я привязывал заземлитель к радиатору, ложился рядом со своими раскрасками и цветными карандашами (тогда в большой коробке было всего шестнадцать цветов) и слушал радио Эн-би-си: Джека Бенни в шоу «Джелло», «Эймоса и Энди», Эдгара Бергена и Чарли Маккарти в шоу «Чейз и Санборн», а еще «Семью одного человека», «Любителей премьер», «Легкомысленных Эйсов», программу «Джергенс» с Уолтером Уинчеллом, «Расскажите, пожалуйста», «Дни в Долине Смерти». Но самыми любимыми у меня были «Зеленый Шершень», «Одинокий рейнджер», «Тень» и «Тише, пожалуйста». Сегодня я, включая радио у себя в машине, прощелкиваю все радиостанции и получаю 100 выступлений струнных оркестров, рассказы пошлых домохозяек и скучных дальнобойщиков, обсуждающих свои сексуальные предпочтения с высокомерными ведущими, бредовые мелодии в стиле кантри и вестерн, а также рок-музыку – такую громкую, что у меня начинают болеть уши.

Когда мне было десять, от старости умер дедушка, а меня считали «трудным ребенком», поэтому отправили в военное училище, чтобы я «взялся за ум».

Я вернулся, когда мне было четырнадцать. Джеффти все еще было пять лет.