От глупости и смерти

Эти размышления подводят меня к вещи моего собственного сочинения, которую я выбрал из тысячи семисот с хвостиком, напечатанных мною тут и там с момента моей первой публикации в 1955 году. Она, вероятно, входит в число самых любимых вещей за такое долгое время, за какое большинство моих «любимчиков» потеряли мое обожание.

«Усталый Старик» содержит пять тысяч слов. Я написал его в июне 1975-го. У этой вещи своеобразная история, которую я намерен не спеша здесь изложить.

Но прежде всего хочу вас предупредить: я – не главный герой, не Билли Лендресс, хотя у нас с Билли много общего, и многое из того, что происходит с ним в тексте, действительно происходило – или вроде как происходило, – а некоторые его выводы, к которым он приходит, как раз те же, к которым пришел и я. Я так понимаю, что все эти отрицания убедят тех, кто и без того считает, что «слишком уж он оправдывается», в том, что я и есть Билли. Что ж, это только покажет, как мало они понимают в искусстве написания прозы. Писатель берет от себя кое-что, разбирает себя на части, и эти кусочки мяса прикладывает то тут, то там, и создает персонажа, несколько схожего с собой (потому что, со всей откровенностью говоря, кого я знаю лучше себя?), но это совершенно новая личность. Так что бросьте вы бесплодные попытки запихнуть меня в шкуру Билли.

Но вернемся к делу.

Я приехал в Нью-Йорк по делу. Пошел поужинать с Бобом Силвербергом и его тогдашней женой Бобби, а после ужина мы собрались в старом клубе «Гидра» – легендарном треп-клубе для писателей. Он располагался в центре города в квартире у Вилли Лея, незадолго до того, как этот великий и чудесный человек умер. Приятно было видеть его снова. Народу было битком, от стены до стены. Я бродил, здоровался со старыми друзьями или братьями-писателями, с которыми редко виделся, и наконец оказался на диване рядом с усталого вида стариком в удобном кресле. Собеседник он был чудесный. Мы разговаривали почти час, наконец я встал и вышел на кухню попить воды, а там увидел Боба с покойным Хансом Стефаном Сантессоном, добрым другом и моим бывшим редактором. Я описал старика и спросил, кто это.

– Корнелл Вулрич, – ответил Ханс.

У меня отвалилась челюсть. Я сидел рядом с гигантом детективов, с человеком, чьим творчеством я наслаждался и восхищался двадцать лет с самого детства, когда нашел экземпляр «Черного алиби», посмотрев фильм Вэла Льютона «Человек-леопард» 1946 года. Мне было девять лет, и фильм произвел такое необыкновенное впечатление, что я задерживался в Озерном театре в Пейнсвилле, Огайо, и смотрел его трижды за субботу. Тогда я впервые прочитал те забавные слова, что были в начале фильма (я потом узнал, что они называются «титры»), слова, сообщающие следующее: «сценарий – Ардель Рэй по мотивам романа Корнелла Вулрича “Черное алиби”».

Как роман попал ко мне в руки, я не помню. Но это был первый детективный текст, который мне случилось прочесть (исключая По, которого я, конечно, к тому времени уже прочел всего). В девять лет!

Время шло, я рос, жадно поглощая тексты любого приличного писателя, которые мне удавалось найти, а Вулрич, под собственным именем и под еще более знаменитым своим псевдонимом Уильям Айриш, становился мастером сюжетных поворотов и ходов, элегантного стиля письма, умения ввести в заблуждение, создать соответствующие настроение, обстановку и напряжение. Ох, какие же он чудесные вещи писал! Одна только «Черная серия» чего стоит: «Черный ангел», «Черный занавес», «Черный путь страха», «Встречи во мраке», «Невеста была в черном» и (самое большое число раз перечитанное) «Черное алиби». А «Срок истекает на рассвете», «Женщина-призрак», «Ночной кошмар», «Серенада душителя», «Вальс в темноту»? А все его рассказы!

Корнелл Вулрич!

Господи, да если бы Ханс мне сказал, что я сидел рядом с самим, черт побери, Хемингуэем, это не потрясло бы меня сильнее. Бертран Рассел, Боб Феллер, Дик Бонг, Уолт Келли – все это мои герои, и тем не менее их присутствие на том вечере даже вполовину на меня так не подействовало бы. Но Корнелл Вулрич! Я чуть сознание не потерял.

– Я думал, он давным-давно умер, – сказал я.

Они меня оборжали: «Да, он старый, сам видишь, но он еще очень даже живой. Больше не пишет. Его матушка, у которой он прожил всю свою взрослую жизнь в меблированных комнатах на Манхэттене, недавно умерла, и он только-только начал высовывать нос из норы».

Я был ошеломлен. Сидел только что и говорил с самим Корнеллом Вулричем, одним из моих самых первых писателей-кумиров, – и сам того не знал! Захотелось снова найти его в этой набитой народом квартире и просто побыть с ним еще немного.

Мои собеседники посмеялись над моим восторгом, но затем пришли в некоторое замешательство. Ханс сказал:

– Не помню, чтобы я его здесь видел. Где он?

Я их отвел к мягкому креслу в глубине комнаты, а старика там не было. И нигде в квартире не было. И никто больше с ним не говорил. И я его больше никогда не видел. И потом я узнал, что он умер вскоре после этого вечера.