От глупости и смерти

В течение нескольких часов его действия прояснили это намерение. Была бы хоть искорка сочувствия вместо мачистской позы хоть у одного начальника, регулировавшего ситуацию, такого конца можно было бы избежать. Но ее не было. Ни у репортера «Ассошиэйтед Пресс» Стива Комарова, который пять раз с ним разговаривал, ни у капитана Роберта Хайнса, начальника полиции парка, охорашивающегося и вещающего перед камерами, как сатрап из дорожно-ремонтной бригады, которому дали красный флаг, чтобы останавливать движение, и который со своей крохотной властишкой не знает жалости. Ни у советника из Белого дома, который перенес ланч Рональда Рейгана в другую комнату – из той, что выходила окнами на мемориал. Ни у нашего благородного президента, который, как Ричард Никсон, увидел происходящее, пожал плечами и наплевал на свои обязанности.

А когда вечером того же дня, чуть после семи, Норман Майер пришел в себя, страшно испугался собственной смелости и попытался сбежать, вернуться в анонимность, из которой вынырнул… его просто смели. Когда первый из спецагентов ФБР добежал до фургона, старик, скорчившись, бормотал: «Меня ранили в голову».

И никто не возразил против этого насилия. Так, дескать, ему и надо. Он представлял собой угрозу. И вообще он террорист, а с террористами мы переговоров не ведем. «Мы не могли пойти на такой риск и отпустить его разъезжать по Вашингтону в машине, набитой тротилом», – вот так объяснили его смерть.

Но здравый смысл подсказывает, что никакой угрозы не было, не было тротила. Здравый смысл и капелька человеческого участия смягчили бы это убийственное отношение. Задумывай он кровавое преступление, он не вошел бы в 9:30 в мемориал и не сказал бы туристам: «Прошу всех без паники покинуть помещение». Он бы взял их в заложники. Он бы держал этих семерых где-нибудь наверху обелиска. Он бы угрожал группам спецсил взрывом мифического тротила, если эти семеро сойдут вниз. Но он этого не сделал. Он попросил, чтобы их увели прочь от монумента смотрители парка, и некоторые из них даже кивали ему, проходя мимо. Он кивал в ответ – я это видел в новостях.

А полиция и ФБР, почему они не привлекли к работе хорошего психолога? Кто-нибудь из них сел и обдумал, что действительно делает Норман Майер? Речь идет не о всяких «может быть» и «что если», а только о его реальных поступках. Нигде, ни в каких репортажах и сообщениях мы не слышим о таковых. Были только бравое выхватывание оружия, напоминающее о перестрелке у корраля О-Кей[159], и град пуль, убивший старого безумного энтузиаста Нормана Майера.

Не будь мы такими, как Ричард Никсон, кто-нибудь мог бы просто заметить: «Он всего лишь хочет высказаться. Хочет, чтобы его услышали». И мне в моих безумных фантазиях видится, как Рональду Рейгану рассказывают, что один из представителей его народа страдает, мучается от страха за всех остальных особей своего вида и хочет поговорить. И Рональд Рейган отвечает: «Понимаю. Пошли туда». И он прошел бы это короткое расстояние через аллею, и подошел бы к Норману Майеру, и сказал бы:

– Мистер Майер, я понимаю, чего вы хотите добиться, но так это не делается. Вы пугаете людей, мистер Майер. А на себя навлекаете большую беду.

И Норман Майер был бы так поражен тем, что впервые на его существованию обратили внимание, что отложил бы этот дурацкий джойстик для управления авиамоделями и пошел бы в Белый дом на чашку чая, спокойно поговорить с лидером своего народа, который только что показал, что даже последний из его соотечественников стоит того, чтобы ради него отложить ланч.

Но это все фантазии. И доброта – тоже фантазия. И здравый смысл перед взведенными курками – фантазия. Мы – нация полицейского спецназа, а не разговоров по душам.

Понимаю, что глупо с моей стороны предполагать, будто у Рональда Рейгана хватило бы личного мужества разрешить «чрезвычайную ситуацию», взяв ее в свои руки. Слышу смешки, слышу повторяющуюся фразу «Мы не могли пойти на такой риск…», хотя они знали, что им не грозила никакая опасность и что это не подлинная угроза, а блеф. Я уверен, что никто не поддержит меня, если я скажу, что было что-то благородное, мужественное и бесконечно человеческое в поступке Нормана Майера, но я плакал, когда увидел, что по грузовику открыли огонь.

И не могу не отметить: ирония судьбы в том, что он был убит рядом с памятником президенту, который сказал: «Если людям запретят выражать свое отношение к проблемам, последствия которых могут быть чрезвычайно серьезными, и которые касаются судеб всего человечества, то причина этого запрета уже не будет столь важна: без свободы слова нас поведут немыми и покорными, как овец на убой».