От Гомера до Данте. Лекции о зарубежной литературе

Считается, что первым использовал этот термин этнолог Леви-Брюль. Он применял его в отношении первобытных племён, жизнь которых наблюдал. Леви-Брюль противопоставлял мышление первобытного человека и современного, поэтому он обозначил особое мышление племён термином менталитет. Однако в массы этот термин вошёл благодаря деятельности французской исторической школы «Анналов». Её представители понимали под менталитетом то, что объединяло короля Франции и рядового солдата, то есть менталитет предстаёт именно как коллективная черта, а не как индивидуальная. Получалось, что под менталитетом понимались глубинные структуры культуры, исторически и социально укоренённые в сознании и поведении многих поколений людей, объединяющие в себе различные исторические эпохи в развитии национальной культуры.

«Историк ментальностей стремится за прямыми сообщениями древних текстов, – пишет А.Я. Гуревич, – обнаружить те аспекты миропонимания их создателей, о которых последние могли только невольно «проговориться». За «планом выражения» он ищет «план содержания». Он хочет узнать об этих людях и об их сознании то, о чем сами они, возможно, и не догадывались, проникнуть в механизм этого сознания, понять, как оно функционировало и какие пласты в нем были наиболее активны».

Чтобы уточнить понятие ментальности современная историческая наука вычленяет некоторый набор категорий, образующих целостную картину мира той или иной исторической эпохи. К таким категориям относятся представления о времени и пространстве, о судьбе, о смерти, о труде, о праве и т. д. Этот набор не может быть полным, и он каждый раз может пополняться в зависимости от интересов самого исследователя.

Памятники средневековой письменности дают нам богатый материал для понимания того, какая картина мира могла существовать в эпоху Средневековья.

Один из ярчайших представителей французской «новой исторической школы» Филипп Арьес в своём капитальном труде «Человек перед лицом смерти» таким образом характеризует отношение людей той далёкой эпохи к смерти. Он, в частности, ссылается на такой авторитет как Ж. Мишле, который писал: «В Средние века все были убеждены, что конец света наступит в тысячный год от рождества Христова». И далее Мишле поясняет: «Несчастье за несчастьем, разрушение за разрушением. Должно было случиться что-то еще, и этого все ожидали. Заключенный ожидал во мраке темницы, заживо похороненный; крепостной крестьянин ожидал на своем поле, в тени зловещих замковых башен; монах ожидал в уединении монастыря, в одиноком смятении сердца, мучимый искушениями и собственными грехами, угрызениями совести и странными видениями, несчастная игрушка дьявола, упорно кружившего вокруг него ночью, проникавшего в его убежище и злорадно шептавшего на ухо: «Ты проклят!» По мнению Ф. Арьеса, отношение к смерти в эпоху Средневековья определялось одной фразой: «Все умирать будем». Он охарактеризовал это отношение как «смерть приручённая». В Средневековье смерть не осознавали в качестве личной драмы, самый этот уход не воспринимался как полный и бесповоротный разрыв, поскольку между миром живых и миром мертвых не ощущалось непроходимой пропасти. Такая близость живых и мертвых («постоянное, повседневное присутствие живых среди мертвых») никого не тревожила, а кладбища, которые для древних были местом скверны, чем-то нечистым, рассматривались теперь христианами как средоточие сакрального, публичного, неотделимого от людского сообщества. Кладбище начали также воспринимать как своеобразное убежище от всех земных невзгод. В этих местах среди могил начали селиться люди. Попросившие убежища на кладбище, поселялись там и отказывались оттуда уходить. Некоторые довольствовались клетушками над погребальными галереями, другие возводили целые жилые постройки. Таким образом, люди селились на кладбищах, нисколько не смущаясь ни повседневным зрелищем похорон прямо у их жилья, ни соседством больших могильных ям, где мертвецов зарывали, пока ямы не наполнялись доверху. Но не только постоянные жители кладбищ расхаживали там, не обращая внимания на трупы, кости и постоянно стоявший там тяжелый запах. И другим людям кладбище служило форумом, рыночной площадью, местом прогулок и встреч, игр и любовных свиданий. Средневековые авторы подчеркивают публичный характер современных им кладбищ, противопоставляя их «уединенным местам», где хоронили своих мертвых древние язычники. Кладбища служили, кроме того, местом отправления правосудия. Именно там в каролингскую эпоху проводили судебные заседания графы и центенарии. Судьи восседали у подножия кладбищенского креста. Еще в XV веке Жанну д‘Арк судили в Руане на кладбище Сент-Уан. «Смерть и жизнь, – писал А.Я. Гуревич, – экстремальные противоположности в любой системе миропонимания, оказываются в Средневековье обратимыми, а граница между ними – проницаемой, некоторые умирают лишь на время, и мертвые возвращаются к живым, с тем, чтобы поведать им о муках ада, ожидающих грешников».