От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего»: черновики, рукописи, варианты

Не помню ни одного случая, ни единого, чтобы он хоть когда-нибудь воспользовался бы всеми этими сведениями. И при этом — никакой памяти у него нет. Память его — я. Для того меня и держат, чтобы помнил все, что вдруг понадобится. Только нечасто, ох, как редко, возникает во мне такая нужда. (Примеры — из перечисленного.) Обычно меня используют не как банк данных, а как самую обыкновенную записную книжку. (Пример.) С тем же успехом он мог бы завести перекидной календарь. Это обошлось бы ему гораздо дешевле. Но тут все дело в том, что помыкать перекидным календарем неинтересно, да, пожалуй, и невозможно.

Педантично, тщательнейше, скрупулезно, обстоятельно обустроить план действий — для того, чтобы тут же, при первой же заминке его беспощадно нарушить. В этом он — весь.

Единственный известный мне человек, который говорит „вы“ даже десятилетнему пацану.

Рукопись его: мельчайшие буквы-бисеринки, ровная как по линеечке скрупулезная вязь, арабески — вовсе это не походило даже на текст, кажется, и в голову никому не могло бы прийти — читать это. Рассматривать — да. В лупу, задерживая дыхание, как рассматривают орнамент, как филателист разглядывает редкую марку. Но уж к никак не читать.

— А что вы пишете, Стэн Аркадьевич? Мемуары?

— Мемуары… — повторил он с неожиданным и странным пренебрежением. — Мемуары — это же… ну ты же понимаешь: это — дело прошлое. Состоявшееся. Я же тебе не историк какой-нибудь. Я пишу будущее.

Он так и сказал: „пишу будущее“. Прямо. Буквально. Со всей своей откровенностью. Ничуть не красуясь. Как художник сказал бы: „Я пишу пруд“. Как бухгалтер сказал бы: „Я пишу квартальный отчет“… И я его, естественно, не понял. Я решил, что это у него — шутка. Впрочем, вполне возможно, это и была шутка.

Когда я пристаю к нему, что надо, мол, работать! Он отвечает мне из Екклезиаста: „Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья — размышляй…“ Но на самом деле, он не думает этого. Творческий ступор мучает его, словно какая-нибудь экзема — от чего не умирают, но и не вылечиваются до конца.

Он никогда не рассказывает о своем прошлом. Никогда не вспоминает. Может быть, ему нечего вспоминать? Или он все забыл, и существует только в настоящем и будущем?

— Но ведь вы, действительно, никогда не рассказываете о своем прошлом!

— Там нет ничего, кроме проб и ошибок. Мне не нравится это вспоминать. Удачные пробы давно уже стали моим настоящим, а о неудачных я рассказывать не хочу. Достаточно того, что я не повторяю ошибок.

— Если хочешь, чтобы через сто лет что-то в этом мире изменилось, — начинай прямо сейчас. Божьи мельницы мелют медленно.

Интервью с корреспондентом журнала „Утро магии“.

— Значит это все-таки чудесный дар?

— Дар — да. От Бога. Из немыслимого переплетения хромосом. Но почему чудесный? Инстинкт, побуждающий ворону в некий момент времени заинтересоваться прутиком, подобрать его, тащить куда-то на дерево, еще не зная, куда, а потом вдруг откуда-то — откуда? — понять: вот сюда, вот в эту развилку, только в нее и никуда больше… Это — не чудо?

— Но это… как бы… чисто инстинктивная деятельность…

— А ученый, среди ночи, в полусне-полубреду, вдруг понявший, что надо тензор энергии-импульса приравнять тензору масс и тогда все встает на свои места и Вселенная обретает новый смысл? Это не инстинкт? Уж во всяком случае — не разум. Я говорил с математиками. Разум нужен, чтобы объяснить открытие, сделать его понятным для окружающих. Само открытие к разуму никакого отношения не имеет. Оно возникает из пустоты, с потолка, из указательного пальца… А врач, который по выражению лица, по тоскливым глазам, по цвету кожи на ладони ставит точный диагноз?

— Ну, это просто опыт… накопленная с годами информация…

— У компьютера информации может быть и поболее, но что толку от нее, если нет программы? Какая программа работает в голове врача? Кто ее заложил туда? И откуда следует, что эта программа — в голове? А может быть, в клетках всего тела сразу? А может быть, в душе?..

— Да, но без информации любая программа бессильна…

— А кто вам сказал, что я обхожусь без информации? Мальчишка сидит передо мной, я вижу его руки, пальцы, краску на щеках, шевелящиеся уши… Я слышу его запах. Голос. Сами слова, которые он произносит, ответы его на мои вопросы… Да здесь столь информации, что любой компьютер спасует… А ведь я даже не знаю, что мне из этого нужно, а что нет! Программа решает без меня. Такая же программа, как в маленьком горячем тельце вороны, только гораздо более хитроумная… Хотя, откуда нам знать? Может быть, как раз гораздо более примитивная и тупая…

— …Я задаю вопросы. И слушаю ответы. НАБЛЮДАЮ ответы. В ответах есть все, что мне нужно. Только вот вопросов становится все меньше и меньше…

…Я не творец. Я всего лишь интерпретатор. Я ничего не создаю, все уже создано, без меня и до меня. Я — НАЗЫВАЮ.

— Каждый человек это ходячая могила таланта.

— Вы уверены, что делаете его будущее счастливым?