От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего»

«Значит, и вы знали Анатолия Ефимовича?» — спрашивает Сорокин у Михаила Афанасьевича. В книжных изданиях ЗНАЛИ Авторы меняют на ЗНАВАЛИ. Более изысканно. И позже в тексте, вспоминая Михаила Афанасьевича, Сорокин называет его «моим странным знакомым». ЗНАКОМЫМ в книжных изданиях заменено на ЗНАКОМЦЕМ.

О встречах с читателями с радостью вспоминает Сорокин: «…когда даже явная глупость, произнесенная тобой, вежливо пропускается мимо ушей…» В журнальном варианте вместо ВЕЖЛИВО — ВЕЛИКОДУШНО, что в данном случае, по-моему, более уместно.

«ПЯТЬ ЛОЖЕК ЭЛИКСИРА» В ХС

Если сравнивать журнальный вариант ХС с книжными, то ясно видно: Авторы решили максимально сократить отсылки в ХС к ПЛЭ. Причина будет рассмотрена ниже, пока же перечислим различия.

Дополнения к текстам, связанным с ПЛЭ, в книжных изданиях обусловлены лишь красотой слога и добавкой эмоций. К примеру, были добавлены мелкие замечания о ПЛЭ: «…с эликсиром этим чертовым, который я же сам и выдумал себе на голову…» (в тексте журнального варианта было лишь: «…с мафусаллином этим чертовым…»); «…был так благодарен Косте за то, что он, по всей видимости, забыл о моих приключениях с эликсиром жизни…».

Остальное же — только сокращения.

В книжных изданиях после реплики Кудинова («А ты у нас рисковый мужик, Феликс Александрович! Ловко у тебя это получилось! Но не думаешь ли ты, что тебе это припомнят, а? Во благовременье, а?») идет воспоминание Сорокина об инциденте с рукописью Бабахина, а затем: «Оставив его размышлять, какие выгоды он сможет теперь извлечь из доброго знакомства с таким значительным лицом, я неспешно и в каком-то смысле даже величественно двинулся вниз по лестнице». В первоначальном же варианте вместо этого присутствовал текст, отчасти разъясняющий странное поведение Кудинова:

На лице его при этом явственно проступило размышление на тему: а нельзя ли (по возможности, немедленно) извлечь что-нибудь для себя полезное из знакомства с такой значительной и благорасположенной к нему персоной, — и это каким-то не совсем понятным образом подвигло вдруг меня на прямой вопрос:

— Послушай-ка, — сказал я, — а чего это ты угрожал мне давеча, в больнице? Что там у тебя, собственно, произошло?

Признаюсь, я не люблю прямых вопросов. Ни ставить, ни слышать. На прямые вопросы обычно следуют до отвращения уклончивые ответы, и всех вокруг начинает тошнить. Да и прямые ответы, как правило, тоже не сахар. Однако же тайна страшного Ивана Давыдовича и Костиного змеиного шипения («О себе подумай, Сорокин!..»), раньше только раздражавшая меня наподобие некоей душевной заусеницы, сейчас вдруг потребовала немедленного и полного разъяснения. Что же, в самом деле, мне теперь — каждый раз трепетать, с Кудиновым встречаясь?

— Что же прикажешь, — сказал я раздражаясь, — каждый раз, понимаешь, трепетать, с тобой встречаясь? Нет уж, изволь объясниться!