От Гринвича до экватора

Изготовить батик не просто. Сначала художник рисует на ткани сюжет. Затем покрывает часть полотна жидким воском. Когда воск застывает, материю опускают в сосуд с краской, и делают это столько раз, сколько цветов нужно для картины. Там, где краска проступает сквозь воск, образуется тонкая «паутина», придающая рисунку особую прелесть, на остальной части ткани получается разноцветный фон. Последняя стадия — удаление воска. И вот оживают сцены: разряженные слоны в сопровождении темнокожих погонщиков открывают шествие; заходящее оранжевое солнце прячется за подернутой дымкой вершиной Адамова пика; на зеленое пастбище, где бродят олени, опускаются сиреневые сумерки. Краски не линяют, как не вянет зелень ланкийских лесов, они предохраняют ткань от разрушения, делают ее необычно ноской.

Этот своеобразный вид живописи был завезен с острова Явы и нашел в Шри Ланке вторую родину. Созданы специальные студии, организуются выставки батика, картины занимают почетные места в музеях. Сегодняшний ланкийский батик превосходит творения древних художников.

Однако еще не все секреты далекого прошлого удалось раскрыть. Почти две тысячи лет назад в провинции Ува была воздвигнута гигантская статуя Будды. Каменный великан стоял во весь свой двадцатиметровый рост с выражением мудрого покоя на лице. Хотя в Азии много прекрасно выполненных изваяний Будды: стоящего, сидящего и лежащего, эта скульптура — одна из самых совершенных.

Видимо, под напором урагана статуя упала. Специалисты бились-бились, но не могли поставить ее на ноги: не известно, как когда-то установили безо всякой опоры этого исполина. На помощь бросили современную технику, для доставки ее к скульптуре даже подвели дорогу.

Да, в Шри Ланке никогда не было недостатка в народных умельцах. И тем не менее Арийапала не выходил у меня из головы, хотелось снова побывать у него. Спустя два года дорога вновь ведет на юг, опять справа за узкой полоской пляжа бьется мощный прибой океана. Вот и деревня Амбалангода, в которой живет масочник.

Но где же хижина? На месте ее — пустырь, засыпанный песком. Что произошло? Тревога, к счастью, напрасная: на новом доме неподалеку замечаю вывеску: «Маски Арийапалы».

По широкой лестнице поднимаюсь на второй этаж. В холле — старые знакомые — Кана Санния, ростовщик, тамил. Но обстановка непривычная: в углу — журнальный столик, плетеные кресла, торшер. А в прежнем жилище мастера из всей мебели был лишь один стул.

Навстречу идет молодой человек. Все разъясняется: это действительно дом Арийапалы, а молодой человек — его средний сын. Государство предоставило им ссуду, и они построили дом. Месяц назад переехали сюда.

Со стариком я не встретился, он был нездоров. Но в светлой, пахнущей деревом и красками мастерской поближе познакомился с его детьми. Старшему сыну тридцать два года. Он на листе фанеры рисует будущую маску. При мне как раз закончил эскиз маски дракона, которого представит на семейный совет. Если эскиз одобрят, начнется совместная работа над самой маской.

Младшему сыну семнадцать лет. Он и три дочери Арийапалы пока «на подхвате»: помогают разводить краски, пробуют силы в вырезании эскизов.

Везде фотографии их отца: то с топориком в руках, то отесывающего полено, то придирчиво рассматривающего готовое изделие.

Вся атмосфера дома проникнута любовью к маскам, В самоотверженной преданности своему ремеслу — ключ к тайне замечательных художников Шри Ланки.

Мы прощаемся, и вдруг молодой человек восклицает:

— Я не показал главного!

Он ведет меня в другую комнату. В ней нет ни мебели, ни масок. Только в середине, на постаменте за стеклом, стоят три бюста, которые я видел два года назад.

— Здесь обязательно будет четвертый. Мы начнем работать над ним, когда почувствуем, что готовы к этому, — говорит сын Арийапалы.

В гостях у патриарха

Нелегко писать о Мартине Викрамасингхе, очень уж «вместительна» его жизнь, которой с лихвой хватило бы на дюжину толстых романов. Поэтому ограничусь рассказом об одной встрече.

Я уже бывал у писателя. Но опять долго блуждаю по лабиринту как две капли воды похожих друг на друга тесных улиц Котте — пригорода столицы. Наконец под холмом появляется знакомый домик.

Дверь открывает сам хозяин. Его ни с кем не спутаешь: волосы белые как снег, однако на лице почти нет морщин, за стеклами очков сверкают живые, чуть лукавые глаза. А ему восемьдесят три! Одет по-молодому — в рубашку и саронг из пестрого батика. Невысокий, худощавый, но рукопожатие крепкое.

Кабинет заставлен книжными полками. Среди семнадцати тысяч томов есть очень редкие экземпляры. С письменного стола на нас смотрит бюст Льва Толстого. Перехватив мой взгляд, Викрамасингхе говорит:

— Я забыл, когда закончил свою первую книгу; не то в тысяча девятьсот десятом, не то в тысяча девятьсот двенадцатом, а когда впервые прочитал Толстого, хорошо помню. Мне было восемнадцать лет. Сколько профессий перепробовал к тому времени; конторского служащего, приказчика в магазине, коммивояжера! Но, познакомившись с Толстым, я заглянул в мир большой литературы и понял, кем хочу стать.