От грозы к буре

– А ты ничего, сойдешь. Я тебе давно хотел это сказать, да все забывал как-то. Хоть и князь, а не дурак. И щедрый, и на шутку обиды не держишь, и сам за словцом острым в калиту не лезешь. Да и злость у тебя имеется, ежели надо. А что не ведаешь многого, так то никому не дано. На то у тебя я есть. Обучу, ежели что. Годишься в Веселый лес.

– Благодарствую на добром слове, – улыбнулся Константин, не зная, что еще ответить.

– Во-во, – вновь обрадовался Маньяк, – и нос не дерешь, и на правдивое слово обиды не таишь.

– Ты мне зубы не заговаривай, – засмеялся Константин.

– Это как? – даже возмутился Маньяк.

– А так. Проблуждаем в лесу до рассвета, а потом скажешь – ах, – князь комично прижал руки к груди, – опоздали, мол, мы, а посему не могу я тебе всех его чудес показать.

Ведьмак в ответ лишь хмыкнул:

– Все шуткуешь, княже.

Бодрое настроение спутника одновременно и радовало, и настораживало Маньяка. Смелость, конечно, всегда хороша, но только ежели в меру. Излишняя же порой может еще худший вред принести, чем трусость. Значит, надо бы ее пригасить как-то.

– Лучше моли бога, чтобы ты и впрямь всех его чудес не узрел, – проворчал ведьмак. – Лета твои молодые еще, а седина допрежь сроку никого не личила[60]. Это, знамо дело, ежели живот свой убережешь. – И замолчал, ускорив шаг.

Стало совсем темно. Впереди их мрачно ждал лес, сразу за которым должно было открыться селище под названием Кривули. Получило оно такое прозвище за то, что дома там были разбросаны как попало из-за холмистой местности.

Константин знал про это село, даже проезжал мимо него, когда ездил к Пронску осматривать свои южные владения.

«Деревня как деревня», – недоумевал он, постепенно начиная вновь считать всю затею пустой блажью Маньяка.

Константин осторожно покосился в его сторону, опасаясь, что тот умеет читать мысли и сейчас возьмет и обидится за столь явно высказываемое недоверие. Однако Маньяк по-прежнему бодро шествовал по густой траве, сырой от выпавшей росы, и было не похоже, чтобы он хоть что-то уловил из мысленной крамолы князя.

Но молча шагать было скучно, и Константин поинтересовался для затравки беседы, как это Маньяк не боится заплутать в ночи, когда никаких ориентиров кругом не видно, за исключением леса, который чересчур велик, чтобы, выйдя на него в кромешной тьме, попасть на нужную тропку.

– Ты ж у себя в тереме не плутаешь? – вопросом на вопрос ответил Маньяк. – Вот и я так же, токмо тут.

– А почему нам надо к заутрене успеть? – осторожно поинтересовался Константин. – Кто в церковь не пошел, тот и колдун, так, что ли.

– Они тоже не дураки. Опасаются, – пояснил Маньяк. – Так что в церкву на светлую заутреню завсегда идут, вот токмо к алтарю спиной поворачиваются во время службы. На том их сразу и видно.

– Но этого же не утаишь, стало быть, видят все. Для колдуна еще хуже получится.

– Да ничего не получится, – перебил его досадливо Маньяк. – Никто не видит, как он спиной к алтарю стоит, потому как морок напускает.

– Прямо в церкви? – удивился Константин.

– Подумаешь, – насмешливо хмыкнул его собеседник. – Да ежели хочешь знать, то по ночам что церкви, что часовенки всякие – самое любимое место для нечисти. Ты про колокольного мужика[61] слыхал?

Константин повинился, что ни разу не доводилось.

– Ну и напарничка мне Перун послал, – ехидно заметил Маньяк и кратко рассказал про очередную нечисть, заверив под конец, что сам он видел его лишь два раза, после чего тот больше жителей этой деревни не беспокоил.

– А про болотника тебе ведомо? – не унимался Маньяк, явно гордясь своими познаниями.

Константин уныло вздохнул.

– Наверное, он на болоте живет? – робко предположил, ориентируясь по названию.

– Точно, на болоте. А более всего любит не в мужика простого али там в купца какого, а в монаха оборачиваться. Сам седой, а лицо желтое такое и широкое. Кто ему доверится, того он прямо в трясину и заманит. А как ему не поверить – монах ведь.

За разговорами дошли до леса. Темнота сразу сгустилась, став какой-то мрачной и враждебной.

– А обходной дороги нет? – поинтересовался Константин как бы невзначай, не желая показаться трусом и в то же время инстинктивно чувствуя впереди что-то страшное и злобное.

Маньяк вновь забежал вперед, остановился и пристально посмотрел на князя, а потом, как ни странно, похвалил его:

– А ты молодец. Чуешь. Теперь веришь, что я тебе правду сказывал, будто здесь нечисть развелась за последние лета? Ну ладно. Ты сейчас со мной, так что не боись. А что опаску имеешь – в том стыда нету. Это даже хорошо. Сторожиться[62] в любом деле надобно, а кое незнаемо – тем паче. Токмо с умом.

– А с умом это как?