От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

С другой же стороны, интересно: почему так быстро ломались интеллигенты (не на дыбе, не под ледяным душем в жуткий мороз и даже не в тюрьме или зоне среди уголовников), а просто на поселении, где жили они вместе с простым деревенским людом. Причем в тех же местах до 1917 года их палачи спокойно переносили годы ссылок. Уж не потому ли, что у революционеров была не только своя ideé fixe, но они еще и знали свою вину перед властью, знали, за что их сослали, а у советских интеллигентов было только отчаяние от провинности, которую они сами себе придумали. А надумывать собственный грех перед режимом было в те годы вполне заурядным способом интеллигентского самобичевания.

Как было не заерзать, например, от такой воспитательной меры большевиков. Многие государственные издательства (в частности, ГИХЛ) завели специальные витрины под названием «Брак». Там на всеобщее обозрение были выставлены книги с такими ярлыками: «вредная», «чуждая» и т.д. Попробуй после этого сесть за письменный стол, а не забиться со страху под диван.

Ю. Олеша (попался, бедолага, под перо) убеждал себя, что «патриот» он, что «все правильно». А в результате? Спился и перестал писать. И. Ильф и Е. Петров создали талантливый образ блестящего проходимца Остапа Бендера. Но дилогию свою они с трудом пробили в печать и лишь благодаря тому, что тонко учуяли социальный заказ того времени – дать сатирические образы дворянства и духовенства. С этой не очень почтенной, прямо скажем, задачей авторы справились, и их книга в витринах ГИХЛа не выставлялась.

Что можно сказать: технология «осовечивания» русской творческой интеллигенции была отработана виртуозно. Помимо понятного по-человечески страха, который взвинчивали частые и шумные судебные процессы, совесть интеллигента оказывалась зажатой в тисках авторитетных для него имен, они печатно отстаивали новые ценности и тем самым как бы успокаивали расхристанную совесть интеллигента – уж раз такие люди открыто воюют за новый строй, значит, точно: ничего я не понимаю.

Как было не прислушаться к словам самого М. Горького? 11 декабря 1930 г. в «Известиях» публикуется его статья «Гуманистам». В ней он ставит на место буржуазных псевдогуманистов Г. Манна и А. Эйнштейна, осмелившихся усомниться в том, что СССР – страна легального разномыслия. Подобный нравственный прессинг философ А.Ф. Лосев назвал «бешеной бессмыслицей».

Многие скажут: это Сталин, его время. Но ведь после него было еще более 30 лет «социалистического выбора». А что тогда?

Да ничего. Стало меньше страха. Но ума и политического чутья социалистической системе это не добавило. Так, во времена Н.С. Хрущёва генеральная линия партии стала напоминать синусоиду, а точнее – походку вдрызг пьяного человека, мотающегося из стороны в сторону. Сегодня уже нельзя то, что еще было можно вчера, и можно то, за что вчера и посадить могли. С одной стороны, XX съезд КПСС со знаменитым докладом сталинского преемника, реабилитация таких имен, как О. Мандельштам, А. Ахматова, М. Булгаков, А. Платонов. С другой стороны, позорная и убойная травля Б. Пастернака, а через два года после его смерти публикация в «Новом мире» «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына, а еще через год – в издательстве «Советский писатель». Время это назвать «оттепелью» (И. Эренбург) можно было с большой натяжкой. Скорее это годы полного интеллектуального маразма советской власти, хотя читатели до сих пор вспоминают их с большой теплотой.

И все же от страха люди творческие не избавились и в годы оттепели, и в последующие два десятилетия уже агонизировавшей системы. На самом деле, если в годы Сталина за отказ что-либо подписать можно было и жизнь отдать, то во времена Л.И. Брежнева что понуждало «седовласых и знаменитых брать перо и, угодливо спросивши – “где?”, подписывать не ими составленную грязную чушь против Сахарова? Только личное ничтожество». А.И. Солженицын, чьи слова мы привели, абсолютно прав.

В январе 1974 г. Л. Чуковскую и В. Войновича исключили из Союза писателей. А. Солженицын еще до этого позорного акта написал своим бывшим коллегам: «Неужели предстоящее, всем известное исключение Лидии Чуковской и Владимира Войновича пройдет беспрепятственно, без сопротивления(активного противодействия, а не пустых протестов вослед)? Если так, то, право же, достойная писательская общественность заслуживает презрения ничуть не меньшего, чем ее казенное руководство». Думаете, прислушались советские писатели? Нет, разумеется. Их совесть намертво перекрыли страх и ненависть к тем, кто этого страха был лишен.

Это о них и о себе написал свои «извинительные» строки И. Эренбург:

Пора признать – хоть вой, хоть плачь я,
Но прожил жизнь я по-собачьи…
Не за награды – за побои
Стерег закрытые покои,
Когда Луна бывала злая,
Я подвывал и даже лаял…