От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

Если Маяковский – футурист своей лимонно-желтой кофтой эпатировал публику, выражая таким манером свое презрение к прошлому, то монокль Булгакова, напротив, с отвращением отбрасывал все нынешнее: наносное и неестественное. Когда все с пролетарской твердостью пожимали руку «товарищу женщине», он целовал ручки дамам. Как никто, умел раскланиваться, входя в комнату. А его длинная до пят шуба, которую он носил в 20-х годах, могла свести с ума или довести до белого каления.

В дневнике, да и во многих письмах начала 20-х годов Булгаков постоянно жалуется на нужду, на жизнь впроголодь. Но как только объявлялся гонорар за очередной фельетон, обязательно – либо что-то из мебели, либо костюм и непременно – в ресторан. Булгаков упорно не желал быть и жить как все – безлико и однообразно. Большевики лишили его привычного социального слоя и он делал все, чтобы, хоть внешне, восстановить его. Поэтому перегоревшая лампочка для Булгакова была равносильна общественному катаклизму.

17 ноября 1921 г. он обещал матери в три года «восстановить норму – квартиру, одежду, пищу и книги. Удастся ли – увидим». Не удалось. Жизнь оказалась сильнее желаний.

И еще. Булгаков родился, конечно, не в своем веке. Свой для него – XIX век, где любимо всё – и литература прежде всего. Никаких новомодных литературных течений «серебряного века» он не признавал. Для него в равной мере были неприемлемы ни акмеизм, ни имажинизм, ни футуризм. Да и стихи он, надо сказать, не жаловал.

Как не переносил всего того, что пытались ему навязать большевики: и в литературе (В. Маяковский, Д. Бедный), и в искусстве (Вс. Мейерхольд), и даже в быту (коммунальные квартиры, бесконечные очереди за всем и чиновные канцелярии по любому поводу). Булгаков не любил всех, воспевавших или хотя бы просто любовавшихся советской властью.

Революционные события, которые Булгаков имел неудовольствие лицезреть в 1918-1919 гг. в его родном Киеве, городе «бес-системной» политики, сделали из него, закоренелого консерватора, который поначалу не хотел быть ни белым, ни красным, человека с отчетливой «белой ориентацией». Ее он не смог скрыть ни в «Белой гвардии», ни в «Днях Турбиных», ни в «Беге». И Сталин это заметил сразу.

Сама же революция его ужаснула своей грязью, жестокостью и кажущейся бессмыслицей.

Уже в самой первой своей публикации, в газетном фельетоне «Грядущие перспективы», напечатанном в газете «Грозный» 26 ноября 1919 г. (она выходила во Владикавказе, когда там была власть генерала А.И. Деникина), Булгаков в безнадежно мрачных тонах рисовал будущее своей родины:

«Герои добровольцы рвут из рук Троцкого пядь за пядью русскую землю.

… И ее освободят.

Ибо нет страны, которая не имела бы героев, и преступно думать, что родина умерла.

Но придется много драться, много пролить крови, потому что пока за зловещей фигурой Троцкого еще топчутся с оружием в руках одураченные им безумцы, жизни не будет, а будет смертная борьба… *

Негодяи и безумцы будут изгнаны, рассеяны, уничтожены».

За эту сумасшедшую социалистическую революцию придется платить и детям и внукам. Это Булгаков уже тогда понимал превосходно.

Вот как круто замесил в самом начале своей, пока журналистской, карьеры Булгаков.

Но как только белое движение проиграло гражданскую войну, и большевики утвердились в завоеванной ими России, Булгакова стали интересовать дела международные, чего ранее за ним не замечалось. Причина очевидна: он понимал, что если эта социальная зараза, крайне соблазнительная для неимущего интеллекта, перекинется в другие страны, то и в России власть большевистская только упрочится.

«Для меня нет никаких сомнений в том, – писал Булгаков в своем дневнике 30 сентября 1923 г., – что эти второстепенные славянские государства, столь же дикие, как и Россия (он имеет в виду балканские страны. – С.Р.), представляют великолепную почву для коммунизма».

Но что делать? Россия в коммунизм уже вляпалась. И он вместе с нею. Значит придется жить, строя «светлое будущее». И лучше это делать, что естественней для русского человека, с царем в голове. Только теперь место царя всамделишного заняли цари партийные: Ленин, Троцкий, Сталин. Их Булгаков принял сразу. Без хозяйского понукания, без указующего перста, без плетки на конюшне русскому человеку – зарез.

Туда же и Булгаков. О Троцком мы уже вспомнили. О Сталине речь впереди. А Ленин 21 января 1924 г. умер. Булгакова, как корреспондента газеты «Гудок», направили морозиться в бесконечной очереди в Колонный зал, чтобы затем описать в газетном очерке людскую скорбь. И он справился с заданием. 27 января 1924 г. газета напечатала его статью «Часы жизни и смерти». Свой восторг по поводу деяний почившего вождя Булгаков не скрывал *.