От Кибирова до Пушкина

Это письмо давало понять членам жюри, что вклад Пастернака в европейскую поэзию весомее, чем заслуга только что (осенью 1948 года) получившего Нобелевскую премию Т. С. Элиота. То обстоятельство, что именно в Англии складывался культ Пастернака, придавало косвенному упреку в адрес Комитета дополнительную силу. Новое обращение наиболее авторитетного знатока классической и новой поэзии было вызвано не тактическими или политическими соображениями, а глубоко выношенным личным отношением, сосредоточенной работой над воплощением пастернаковских стихотворений на английском языке, наблюдениями над особенностями поэтики и версификации, сделанными «изнутри», в ходе этой работы, и сопоставлением Пастернака с главными поэтическими течениями первой половины века. Письмо прямо перекликалось с напечатанной тогда статьей Баура о Пастернаке[1369]. После этого новых попыток номинировать Пастернака Баура больше не предпринимал, а в 1952 году выдвинул испанского поэта-эмигранта Хуана Рамона Хименеса, который стал лауреатом в 1956-м.

Во вступительной обзорной статье о русской поэзии, помещенной в итальянской антологии Ренато Поджиоли, Пастернак объявлен самым ярким в XX веке, наряду с Хлебниковым, новатором-экспериментатором, достигшим гармонии эмоции и рефлексии, сочетающим в себе поэта-музыканта и поэта-философа, дионисийский трагизм — со стоицизмом. Посвященный ему раздел предисловия завершается противопоставлением Пастернака всей остальной советской литературе: он единственный, кто прокладывает русской поэзии путь в будущее, так как сердце его бьется в унисон с культурой Запада, которую советская культура игнорирует и презирает[1370]. В биографической статье, сопровождавшей подборку выполненных самим Поджиоли стихотворных переводов из Пастернака, снова повторялось, что он — единственный писатель-авангардист в современной России и лучший русский лирик современности, поэзия и проза которого возбуждает живой интерес на Западе. В антологии Рипеллино 1954 года больше всего места было отведено, наряду с Блоком и Маяковским, Пастернаку, и в предисловии составителя подчеркивалось, что наиболее сильное воздействие на русскую лирическую поэзию XX века оказали Пастернак и Хлебников[1371].

Статья оксфордского профессора C. Л. Ренна[1372], очевидно, в деталях обсуждалась автором во время писания с И. М. Берлином, Баура и жившими в Оксфорде сестрами поэта. Автор уклонялся от каких бы то ни было замечаний общественно-политического характера, чтобы не повредить находящемуся за «железным занавесом» поэту. Творчество его в статье предстает как живая связь пушкинских традиций с советским временем. Разбор пастернаковской поэзии (включая стихи военных лет), высокая оценка переводов (особенно шекспировских), утверждение о приятии поэтом революции и нового советского человека — выдают стремление убедить читателя (и, возможно, советские инстанции) в органической принадлежности Пастернака к советской литературе и ценности его для нее. Статья, таким образом, как бы корректировала старые высказывания С. Шиманского, вызвавшие недовольство советского литературного руководства. Но Ренн, видимо, не догадывался, что конечный ее вывод — что и в поэзии, и в прозе, и в переводах Пастернак является лучшим писателем современной России — ничего, кроме раздражения и досады, у московских чиновников вызвать не мог.

Как бы то ни было, к середине 1950-х годов все упоминания о Пастернаке в западной прессе свидетельствовали о неоспоримости и прочности его международной репутации как лучшего поэта современности, и, несмотря на то что такая концепция отражения в советской печати не получала, у членов Нобелевского комитета не могло быть сомнения в том, что это — законная и сопоставимая с лучшими кандидатурами фигура. Старую оговорку Карлгрена о трудности понимания пастернаковских стихов перевешивало растущее число их переводов и множившиеся отзывы квалифицированных знатоков в разных странах. Когда Мартинсон выдвинул Пастернака, одно из препятствий к рассмотрению кандидатуры — недостаточная известность — отпало. Новыми публикациями стихов снимались предположения о снижении продуктивности номинанта (тогда как длительное творческое молчание ставилось в упрек Шолохову). Знаменательно поэтому, что в 1957 году предложение о Пастернаке без препятствий прошло конкурс, в котором рассматривались 49 кандидатур, и вышло в финал. В конечном счете выбор был сделан в пользу Камю, а Эстерлинг, резюмируя дебаты в Комитете и заявив, что пока ни Карен Бликсен[1373], ни Борис Пастернак «не имеют перспектив обсуждаться на переднем плане», дал о Пастернаке следующее заключение: