От кочевья к оседлости

— Отказал мне Магнай, секретарь ваш. Да и остальные его поддержали: не место, мол, таким, как Чойнроз, на молодежной стройке. Вот и возвращаюсь домой не солоно хлебавши. Что, не слыхал разве?

Сумъя густо покраснел — забыл, что ли, Чойнроз, что сегодня утром его не было уже на стройке, с ночи еще сбежал… А если бы при нем погнали Чойнроза, неужто не подошел бы он к приятелю, не поддержал бы?

— Ладно, мир не без добрых людей, устроюсь где-нибудь еще. Но обидно, — продолжал Чойнроз, — Магнай опасается моего прошлого. Что ж, моя вина, мне за нее и расплачиваться… Погодите, никак мотор тарахтит. Так и есть — «газик».

Чойнроз выскочил на середину дороги, поднял руку. Машина притормозила.

— Далеко ли до центральной усадьбы объединения «За коммунизм»? — спросил водитель.

— Считайте, что рядом. Возьмите, пожалуйста, попутчиков, им надо поскорее попасть в поселок.

— Повезло вам, у нас есть свободные места. Только твоему коню придется, пожалуй, пешком добираться, — засмеялся водитель.

— Да не обо мне речь. Вот ваши пассажиры, — Чойнроз поманил Сумъю и Ундрах. — Что же вы стоите как вкопанные? Торопитесь, рабочий день давно начался.

— Пошли? — Сумъя посмотрел на Ундрах, медленно поднял с земли свой мешок.

Из кабины выглянул незнакомый человек. У него была густые черные брови, светлая кожа, твердая складка губ. Глаза смотрели внимательно и дружелюбно, но чуточку устало. Человек ободряюще улыбнулся, пригласил:

— Садитесь, молодежь, да поехали.

— Не стесняйтесь, — шепнул Сумъе водитель. — Это секретарь Центрального Комитета ревсомола, человек простой и приветливый, сами убедитесь.

У бедняги Сумъи ноги приросли к земле, и у попутчицы тоже. Им хотелось провалиться сквозь землю. Судьба сыграла с ними очередную шутку.

— Что же вы? — подбодрил секретарь. — Поживее. Вот у нас и полна машина. Трогайте, водитель.

— Да неужто это ты, дочка? — раздался над ухом Ундрах такой знакомый, такой родной голос — Вот это встреча!

Забираясь в «газик», Ундрах заметила на заднем сиденье пассажирку, но в полумраке кабины не разглядела лица. Вот беда-то! Меньше всего на свете Ундрах хотела бы встретиться сейчас с матерью! От неожиданности девушка потеряла дар речи. Даже не поздоровалась как следует. Сумъя же благоразумно отвернулся и внимательно глядел в окно — ему тоже не хотелось встретиться взглядом с соседкой. «Хорошо бы сейчас в тарбаганью нору забиться», — стучало у него в голове.

Машина тронулась. Мать порывисто прижала к себе Ундрах, поцеловала в висок.

— Откуда ты шла, родная? Я еду тебя навестить, соскучилась. Мне повезло — встретила попутную машину.

— Это ваша дочь? — удивленно обернулся секретарь. — Как я понимаю, она работает на строительстве поселка, не так ли?

Последний вопрос относился, главным образом, к Ундрах, но та молчала, вместо нее с гордостью ответила пожилая аратка:

— Да, представьте себе, моя дочь одна из первых получила ревсомольскую путевку. У нас в хотоне каждый день ее вспоминают. — Женщина не замечала, в какое смятение повергает дочь каждое сказанное ею слово. И тут из глаз девушки брызнули слезы. Материнское сердце подсказало женщине, что с Ундрах происходит что-то неладное. А Сумъя мечтал стать сейчас невидимкой. Как он выкрутится из положения, в которое попал по собственной глупости? Да еще наврал Ундрах, что мать у нее заболела. Не будь этой последней лжи, Ундрах давно была бы в поселке. Зададут же ему ревсомольцы жару, да еще в присутствии секретаря ЦК!

— Послушай, сынок, — услышал он взволнованный голос матери Ундрах, — может, ты объяснишь мне, что происходит с моей дочерью?

— Расскажу, когда приедем, — непочтительно буркнул он.

— Чего дожидаться-то, — недоумевала женщина. — Говори сейчас.

— Оставьте его в покое, мама! — всхлипнула Ундрах. — Я сама все расскажу, повремените.

На сердце у Сумъи вдруг потеплело, — он догадался, что девушка решила не выдавать его. «Этого я вовек не забуду, милая Ундрах», — благодарно сказал про себя он.

Секретарь, как бы со стороны наблюдавший за поведением пассажиров «газика», по-видимому, о многом уже догадался: натворили двое дел, а потом спохватились, сожалеют. Раскаяние полезно, оно, как ливень, смывает с человека все наносное, подумал он, незаметно улыбаясь.