От кочевья к оседлости

Все тут же позабыли про какого-то вора и стали на разгрузку. Перепуганный насмерть парнишка понемногу пришел в себя. Увидев в толпе девушку по имени Ундрах, свою землячку, которая на днях обмолвилась, что сильно тоскует по дому, подошел к ней и предложил бежать вместе, и немедленно.

Через несколько минут оба были уже за пределами поселка. Утром, заметив их исчезновение, ребята похохатывали: «Видно, отстал от нас Липучка, а Ундрах от него не отстала». Магнай места себе не находил от расстройства. Ну, ладно, Липучка, он не ревсомолец, элемент малосознательный, недаром водился с этим головорезом Чойнрозом. Но Ундрах-то, Ундрах! Она же ревсомолка, и работала не хуже других. Как она могла решиться оставить стройку?

— Наверняка этот Липучка сбил девчонку с толку. Я вчера видел, как они о чем-то шептались, — сказал кто-то из ребят.

— Просто Ундрах решила выйти за Липучку замуж, — ухмыльнулся другой. — Вот они и сбежали свадьбу себе устраивать.

— Могли бы и нас пригласить, — заволновались вдруг девушки. Упоминание о свадьбе в их глазах придавало побегу Ундрах некий романтический налет: чего не сделаешь ради любви!

— Оставьте глупости, — возмутился Магнай. — Причины бегства нам пока не ясны, но поступок их никак нельзя одобрить. Кстати, отчего это у вас в ходу разные обидные клички? Нет у нас товарища по имени Липучка, его зовут Тувдэнгийн Сумъя.

Сразу стихли насмешки, посерьезнели лица ребят.

— Случается, отдельные люди пасуют перед трудностями, бегут от работы, не считаясь даже с тем, что путевку на стройку Им выдал ревсомол. В неблаговидном поступке Сумъи и Ундрах есть и наша вина. Не присмотрелись к ним, не перевоспитали. Неизвестно, может, кто-нибудь еще последует их дурному примеру.

— Ну уж нет! — обиженно загудели ревсомольцы.

— В таком случае лучше сказать прямо — не могу, и точка. Так будет гораздо честнее, — продолжал Магнай. Но ребята больше не слушали его. Да и что они могли сказать? Единственным верным ответом был труд. Поэтому они, засучив рукава, принялись за работу. Магнай все понял. Улыбаясь, он пошел разыскивать Дашняма, редактора ревсомольской стенной газеты. Пусть Дашням, не откладывая в долгий ящик, нарисует карикатуру на беглецов и хорошенько раскритикует их в стенной газете, особенно ревсомолку. А еще пусть перепишет обязательства, которые перечислены в ревсомольских путевках, и наклеит где только можно. Не лишне еще раз напомнить ревсомольцам, что они взяли на себя высокий долг перед родиной, перед коллективом.

Сумъя и Ундрах долго бежали, не чуя под собой ног от страха, словно волки за ними гнались. У каждого сердце колотилось так, что только чудом не выскакивало из груди. Девушке особенно было не по себе. Заяц ли пробежит своей стежкой, прошелестит ли крылами потревоженная птица или мелькнет вдали блуждающий огонек — Ундрах всего пугалась, вскрикивала. У Сумъи душа в пятки уходила, и он начинал жалеть, что связался с такой трусихой. Но если Ундрах хранила молчание, ему казалось, что иметь попутчицу вовсе не так уж плохо, все таки живая душа рядом.

Некоторое время спустя они зашагали торопливым шагом, не оглядываясь и не смея дать себе отдых, подгоняемые холодом и страхом. Время от времени Сумъя вглядывался в бледное лицо своей спутницы и подбадривал:

— А ты молодцом держишься. Потерпи маленько, дорогу я хорошо знаю. Утром будем дома.

Ундрах доверчиво слушала паренька. Она знала его с детства — их семьи кочевали рядом. Она уже выбилась из сил, когда небо на востоке посветлело. Обрадовалась: скоро они будут на месте. Но вот совсем рассвело, и Сумъя с ужасом обнаружил, что они заблудились. Внимательно приглядывался он к следам на свежем снегу, пока наконец не понял, что они с Ундрах сделали по крайней мере пять кругов неподалеку от поселка.

— Все пропало! — невольно воскликнул он. — Мы всю ночь плутали!

Ундрах сжала губы, но против воли вся затряслась от судорожных всхлипываний. Слезы обиды и досады хлынули из ее глаз.

Как же это могло случиться? Они бежали, потом шли всю ночь, не переводя дыхания, а брошенный ими поселок лежал перед ними, как на ладони. Оттуда, если кому вздумается посмотреть в бинокль, будет видно, как горе-беглецы топчутся на месте, а Ундрах к тому же льет слезы в три ручья.

Сумъя живо представил себе, как товарищи по очереди рассматривают их в бинокль и хохочут, хохочут до упаду. Стало беглецу не по себе при этой мысли, и шмыгнул он, как заяц, под голый костистый куст саксаула.

— Иди сюда, Ундрах! — нетерпеливо позвал он девушку, которая словно окаменела.

— Никуда я больше не пойду, — ответила она, громко всхлипывая, — Я… я вернусь в объединение, к ребятам.

— Это как же так? — оторопело уставился он на Ундрах прищуренными глазами. Смотреть открыто ему мешало солнце — оно уже взошло над горизонтом и зажгло снег бесчисленными, нестерпимо яркими огоньками.

— Я возвращаюсь! — упрямо повторила Ундрах, — а ты — как хочешь.