От Копакабаны до Амазонки

Бразилия с самого начала была осуждена на роль поставщика сырья для других. Огромная территория, рабовладельческий строй, малое число европейского населения и слабая населенность страны вообще — все эти факторы исключили здесь войну за независимость того же типа, какая произошла в США. (Соединенные Штаты Америки — вот ирония судьбы! — позже стали играть по отношению к Бразилии ту же роль, какую некогда играла Англия по отношению к самим США.) Бразилия не закрыла своих границ для иностранцев, не прибегла к изоляционизму, столь способствующему индустриализации страны и развитию постоянного внутреннего рынка. В итоге Бразилия, как отмечает Ренато Мендонса, подчинила свою экономику внешнему рынку и все время пробавляется ролью международного поставщика сырья и полуфабрикатов.

И никакие попытки в иных направлениях экономического развития результата не дали. В конце XIX столетия, еще на заре республики, Барбоза Лима сделал кое-какие усилия с целью поощрить развитие национальной промышленности посредством государственного кредитования. Предприниматели воспользовались кредитами, но государству не возвратили ни копейки. Идея Лимы, как таковая, была дискредитирована. Однако в определенном смысле прецедент не был забыт, и бразильские дельцы и поныне получают от казны немало безвозмездных субсидий, которые они используют исключительно в своих корыстных целях.

Что же касается жизни трудящихся сахарного северо-востока, то она и сегодня несет на себе все мрачные следы рабовладельческих традиций. В официальном документе — книге «Аспекты сельскохозяйственной экономики Бразилии» — об этих районах говорится: «В здешних хозяйствах люди работают от зари до зари с маленьким перерывом на обед… Трудятся они почти обнаженными. Они страдают от многих болезней. Их жилища — жалкие халупы».

Как и в прошлом, здесь царит голод, крепостническая эксплуатация, нищета. В поисках работы и хлеба люди из деревень бегут в города, но и там не находят ни того, ни другого…

Псевдоиндустриализация, гальванизируемая государственными субсидиями, которые используются не по назначению, отмечает Жильберто Фрейри, не может иметь перспектив. «Ведь она обогащает ничтожное число и без того богатых и еще больше обездоливает огромные массы и без того обездоленных людей труда».

Когда я прибыл в Ресифи, эту столицу бразильского северо-востока, сахара и штата Пернамбуку, богатые и бедные стояли здесь лицом к лицу и борьба между этими двумя непримиримыми лагерями была в самом разгаре.

Глава XI РЕСИФИ, ПОРОХОВОЙ ПОГРЕБ СЕВЕРО-ВОСТОКА

Для смертного всякая смерть страшна, но нет горше смерти, чем смерть от голода.

Гомер

Взмучивая пыль босыми ногами, тяжелым мерным шагом, придавленный грузом солнца и мотыги, по обочине идет человек; рубаха потемнела от пота, выцветшие штаны подвернуты, лицо скрыто тенью широкополой самодельной шляпы, идет, не обращая внимания на редкие машины.

Мы тормозим, и человек отшатывается, на удивленном лице с подтеками пота застывает тревога. Протягиваю сигарету, он не решается взять. Кто я такой и с какой стати вдруг угощаю чем-то? Заговариваю, но он не слушает. Лихорадочные глаза ощупывают мое лицо, силясь разгадать меня, слова ведь обманчивы, и он пытается определить: друг или враг? Едет в машине, в туфлях?..

Угловатая фигура, медный торс метиса в зияющем вырезе рубахи, впалый живот, перехваченный веревкой, широченные расплющенные ступни, узловатые руки — на фоне солнца он кажется памятником, врезанным в перегретый воздух. Под шляпой угадываются тревожные глаза.

Я не спросил у него имени, я не спросил даже имени его хозяина. Каждое слово я из него тащил, как больной зуб. Медленно, мучительно: он работает у сахарного латифундиста, от которого получил гектар, один гектар в аренду. Взамен бесплатно трудится на землях хозяина четыре дня в неделю. 208 рабочих дней в году взамен одного гектара земли, который должен прокормить четырех детей, жену и его самого. При существующих в округе ценах на землю он оплачивал ее четырежды каждые двенадцать месяцев. И он пошел дальше своей дорогой, залитый солнцем, ступая с прежним мрачным и трагическим достоинством. Я окрестил его Жоан Пессэна — Жан Никто.

Тридцать километров отделяла нас от Ресифи.