От косяка до штанги

Серега рассказывал мне, что в России девяносто процентов гашиша -трава, сваренная в ацетоне, а мацанка или пластилин – это пыльца, которую собирают проводя руками по конопляному кусту. Ладони покрываются темно-зеленым слоем, который потом скатывают в козявки, а козявки в плотные шарики, похожие на кусочки пластилина. Он снабжал меня травой, дифференцировал ее по сортам, снабжая каждый сорт подробной рекомендацией, денег за это не брал. Я накуривался в Трубе до состояния сомнамбулы и ехал домой в Веселый поселок. Электричка постоянно делала финт ушами, скакала с ветки на ветку, как белка, и ехала с Гостинки до Дыбенко, для чего совершала перегон на станции Площадь Александра Невского. Посреди этого перегона она, как правило, останавливалась, и вместе с ней останавливались мои мысли. Сидения превращались в уютные диваны, надписи на стене в доверительные посылы братьев по разуму, и вечное «Не писаться» вместо «Не прислоняться» вызывало ощущение постоянства. Вот я сижу внутри вагона, который, как таблетка, катится по пищеводу города. Метрополитен проглотил меня ртом центральной станции, а испражняться мною он будет уже на питерских задворках. В такие минуты в сознании человека наступает штиль, и можно выловить в запруде души неожиданную идею. Как, например, идею о том, что ты кого-то любишь. Вот здесь и сейчас, находясь в катакомбах сырой почвы.

Мне нравился мой стиль жизни. Заниматься спортом было не круто. Или круто для идиотов. А для таких как я писком моды было опустошить аптечные прилавки и, закинув в желудок несколько таблеток, спасающих от реальности, отправиться в «Там-Там», в единственное место, где играла близкая мне музыка, и где собирались близкие мне люди. Такие мифические термины как «кокаин» или «героин» были из области фантастики. Рэйверская культура только зарождалась, но она протекала параллельно мне. Дети с красными волосами и не менее красными глазами, занюхивали порошки, чья консистенция вызвала бы недоверие даже у таможенной овчарки, после чего отправляли сжигать килокалории на танцпол под сет ди-джея. Рэйв в тогдашнем Совке был антиподом панку, но сидел с ним в одной грядке. И ди-джей был сродни апостолу новой веры, супротив нынешней ситуации, когда рулевые дискотек клонируют друг друга каждый месяц, превратив андеграунд в шоу-бизнес.

В «Тоннеле» разливали три напитка: чай, сок и водку. Динамики были заботливо упрятаны за железные решетки, потому что у бандитов, наглотавшихся таблеток, была привычка нырять головой в омут техногенной музыки. А это имело плачевные последствия для акустических систем, изрыгающих унц-унц-унц. Бандитские головы, понятное дело, оставались невредимыми.

Мой приятель Костя рассказывал про знакомого боксера Колю, которого он встретил при входе в один из баров. Тот сидел на скамейке, на руках новые боксерские перчатки, которыми Коля периодически бил себя по голове, прислушиваясь к ощущениям, возникающим от удара.

– Коля, ты чего? – спросил у него Костя.

– Да вот, перчатки новые купил, пробую, – ответил Коля.

– Так ведь больно же! – возразил Костя.

– Ты чего? Это ж голова! – ответил Коля.

Такие Коляны стучали лбами в стены «Тоннеля», создавая дополнительный звуковой фон. Посетителей первого в России техноклуба выпасали наряды милиции. На протяжении пути от станции метро «Горьковская» до разукрашенного бомбоубежища стояло несколько кордонов, которые живо реагировали на тонких подростков в зеленых башмаках. Им предлагалось вывернуть карманы, распрощаться со спидами и экстази (если те неграмотно запрятаны), и следовать дальше – на дискотеку. В худшем случае – пройдемте в отделение. А какая дискотека без таблов?

Ди-джеев на входе встречали бычьи шеи, окантованные цепями девяносто шестой пробы, и наставительно вещали:

– Значит так, ди-джей. Ставишь четыре песни хардкора, потом одну песню Шуфутинского. Потом опять четыре песни хардкора, потом опять Шуфутинского. И так все время.

Ди-джей кивал, потому что ничего другого ему не оставалось, разве что присоединиться к рисункам на стене в виде отпечатка собственного тела, проходил к пульту, к которому бандосам доступа не было. Там он насаживал на спрессованный кусок музыки иглу, похожую на кончик скорпионьего хвоста, и она неслась по заданным беговым дорожкам, впиваясь в виниловый диск. Периметр окружности уменьшался, игла, нисходя по спирали, приближалась к центру пластинки. Быки колбасились, Шуфутинский отсутствовал, ди-джей уходил огородами, дабы оградить свой мозг от сотрясения, а нос от поломки.

В моей среде, где доминировали панк и хардкор (не синтетический, а металлический), принято было дырявить себе руки и пускать по венам такие жидкости, как «винт», «черный», «белый» и пр. Только у меня эти процедуры вызывали антиэстэтские чувства. Я не мог и мысли допустить, что стану протыкать свою синюю жилу на сгибе локтя. Поэтому выжил. Но это уже лирика. Выпад в сторону, пока основной персонаж маячит на задворках памяти.