От косяка до штанги

Было время, когда при выходе из Гостинного двора бабушки торговали портвейном, пивом и сигаретами. Серега умудрялся брать у них вино в долг (представьте себе этих бабушек, которые за недодаденный рубль вас съесть готовы). Вино распивалось в какой-нибудь подворотне, раздраконивалась очередная пачка Беломора, и содержимое каждой папиросины тщательно заменялось на сушеный корм для буйного мозга.

Как-то раз я поинтересовался у Сереги, где его гитара (Fender – родная американская), стоящая ровно тысячу нерублей. Он притаскивал ее иногда в «Трубу» на наши панковские действа. Выяснилось, что гитара ушла за долги – проигрыш в преферанс. Для меня тогда проиграть тысячу долларов было равносильно потере пальцев. А его это нисколько не колыхало. С таким человеком было не страшно поехать куда угодно и за чем угодно. Астрахань замаячила в моем воображении.

Серега форсировал мои сомнения, предложив отправиться туда грядущим летом. Я дал согласие. Но нужно было предупредить родителей, для чего Павлик отправился в деревню, где они проводили свой трудовой отпуск, за благословением. Разморозив холодильник, в котором все равно редко обитало что-нибудь съестное, я покинул квартиру. Всю ночь перед этим мы с Толстым распивали водку. Толстый, включив на полную громкость Exploited, молотил сковородкой по батарее, вызывая приступы агрессии у соседей.

По дороге к родителям я заехал в деревню к Вано, благо у меня было с собой два лишних дня и десять лишних пакетов с травой. Поделив десять на два, я получил цифру пять, могущую означать что угодно. Для меня же она означала приятное времяпрепровождение на пять баллов. Вановская компания встретила меня более чем радостно. В первый же день мы пошли в баню, узкую, как чулан в «хрущевке». Вано, намылив голову, наклонился к шайке с водой, упершись при этом задом в раскаленную печку, произведя на свет звук, будто бизона трактор переехал. С утра он пас коз, я же спал до трех часов дня после бурной ночи, и его бабушка интересовалась, а не умер ли я? После чего готовила мне яишенку из десяти яиц, плюс молочко, плюс творожок, плюс жареные грибочки, плюс блины. Я невольно вспоминал Чехова, рассказ про глупого француза, но все съедал.

В город возвратился с четырьмя трехлитровыми банками маринованных грибов и родительским «добро» на поездку в Астрахань. Одна банка разбилась, и в вестибюлях подземки за мной стелился мокрый, клейкий след, будто улитка проползла, оставляя за собой элементы секреции в виде грибных шляпок. Дома я засунул в холодильник пачку пельменей, и оправился переговорить с Зайцевой на предмет Маши. Типа за советом. Никакого совета не получил, а только процеловался с нею полчаса у Казанского собора, потому что мне нравилось, как она целуется. Вернувшись домой, понял, что холодильник так и не включил. В морозилке меня ждала растаявшая пельменная масса. Штепсель вонзился двумя хоботками в розетку, о чем я пожалел на следующее утро, потому что замерзшая пельменная масса превратилась в сталагмит, который было невозможно отодрать от днища морозильной камеры. Мы с Толстым жарили на сковородке пельменный пирог, разрезая его потом, как каравай. И это последнее, что я помню из подготовительного периода перед пересечением России с севера на юг.

Отрезок одиннадцатый

«Путешествие развивает ум, если, конечно, он у вас есть»

(Г. Честертон).

Отчаливали с Московского вокзала со скромной суммой денег, рюкзаком и неуверенностью в завтрашнем дне.

Между мной и Машей еще не произошло объяснений, но суть проблемы уже отчетливо вырисовывалась. Она пообещала, что завяжет с проституцией. Я в это смутно верил. Мне она казалась опытной барышней, которая знает чего хочет, и в состав этого «чего» я не вписывался. А вписаться очень хотелось. Астраханские дары выглядели как призовой фонд в гонке за счастьем. Рассказы о том, как клиенты катали ее в спортивных машинах по ночной Москве выводили меня из себя.

Серега попыхивал Беломором, который курил постоянно, предпочитая его сигаретам. Всегда была возможность забить косяк. Группа «Калинов мост» поразила его в самое темя, и он постоянно напевал одну из их песен. Я пил пиво и тупо пялился в стеклянную перепонку окна, кусая ресницами уставшие глаза. Засыпать в поездах – дар, дающийся нам свыше. Меня им не наградили. В напряженном раздумье я вспоминал Машины черные волосы, маленькую грудь, овалы ушей с запятыми сережек. Любовный энцефалит в голове прогрессировал.

Мы ехали в Москву, пополнить запасы Серегиных денег. Жил он на ныне печально известном Каширском шоссе в отдельной двухкомнатной квартире, которую ему соорудила мама, работавшая на пряничной фабрике. По этой причине сын ее к пряникам был равнодушен.