От косяка до штанги

Я утвердился в роли ночного сторожа. Маша приезжала по вечерам в сапожную мастерскую. Любовью мы занимались в душе и на канцелярском столе в кабинете местного начальства, откуда при этом доносился равномерный звук ударяющейся о дерево ременной пряжки, свисавшей с моих приспущенных штанов. Водку я пил самозабвенно, как настоящий поэт. Затрудняюсь сказать, была ли это водка, потому что в те времена в бутылке могла оказаться любая жидкость, по виду и по вкусу напоминающая разбавленный технический спирт. Трава закончилась, вместе с ней закончился период ее потребления. Бухал я по-черному, не задумываясь о пище в принципе. Минимум сна, минимум еды, максимум секса и алкоголя – не самый оздоровительный курс. Заедал коньяк солеными грибами, после чего наблюдал эти грибы, вывалившиеся изо рта. Они плавали в унитазе сморщенными жуками. В училище в мастерской всегда стояли несколько трехлитровых банок, и можно было послать гонца за пивом, как только мастер отчаливал по делам.

Синий образ жизни – логичное продолжение зеленого образа жизни. У всех наоборот получается, сначала пьют напропалую, затем соскакивают на наркоту. У меня все как не у людей.

С Машей стал намечаться раздрай. Она сама уже понимала, что в данной ситуации ей бы найти взрослого человека с головой на плечах, а не с дырявой кастрюлей, как в моем случае.

Тело мое, наполненное клетками, которые следует называть нервными, пыталось выдержать осаду спиртного. Словно запломбированный зуб, у которого удалили нерв – единственный важный для зуба хвост, я тупо выполнял функции подростка, пережевывал пищу жизни – бытие. Нужно было ОБЯЗАТЕЛЬНО быть крутым посредством употребления веществ, стимулирующих убиение внутренних органов. Иначе никак. «Грязный бинт и окно за окном», – пел Летов.

В один весенний день меня угостили тареном. Об этих таблетках я был наслышан, поговаривали что с их помощью в психбольницах успокаивают буйных. Тарен стоит в одном ряду с не менее популярным для меня паркопаном, или, как его чаще принято называть – циклодолом. Он является противоядием фосфорорганических соединений, из-за чего входит в комплект военной аптечки для солдат. Принесший мне его человек, обменял в воинской части блок сигарет на немереное количество этого противоядия.

Я закинулся натощак несколькими таблами (хватило бы и парочки) и совершил трип, который можно было бы прикрепить как постфактум к фильму «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Словно кольцевой червь, каких полно на асфальте после дождя, я углублялся в землю. Тело мое, гибкое и сильное, будто и не червь я вовсе, а змея, внедрялось в грунт буравчиком, распихивая камни, корни деревьев, дырявя неуклюжих кротов, попадающихся по пути. Наверное так ощущает себя рыба в воде, свободно, не испытывая ни малейшего дискомфорта гравитации – чешуйчатый космонавт в открытом космосе. Я стремительно приближался к цели, какой – непонятно. Глубже, глубже, в подземное царство мертвых.

Шея, как нитка, держащая воздушный шарик – голову. Она существовала отдельно от тела. Я мог завязаться морским узлом или вытянуться геометрическим вектором. Я лежал под землей, окруженный привычными для столяра предметами – досками, гвоздями, различными инструментами, канистрами с клеем и растворителем. Было понятно, что под землей ход вещей не может быть таким же, как снаружи. Должно быть характерное отличие от того, что происходит на поверхности. В задумчивости я взял с верстака здоровенный тесак и оттяпал себе член по самое его основание. Не было никакой крови – хер оказался обыкновенной сосикой, чей розовый срез красовался теперь в паху. Я пытался приставить его обратно, приклеить, но ничего не получалось.

Я лежал под землей с отрезанным членом в руке, блаженствуя, сам не зная от чего. Деревянные стенки приближались все ближе, потолок опускался, пол поднимался. Пространство сужалось, уменьшалось. Пахло свежеспиленной березой, я сам не заметил как очутился в гробу и стал задыхаться. Руки уперлись в доски, слова уперлись в горло, оставив взаперти вопль о помощи. Извиваясь, как стриптизерша на шесте, я пытался выбраться наружу, бил ногами в торец гроба, как били в кимвалы доведенные до экстаза древнегреческие трагики в финале пьесы. Я чувствовал, что кислорода остается все меньше и меньше. Маслянистые капли падали на лоб, стекали по щекам к затылку, покрывая лицо пленкой, оборачивали меня мокрым полиэтиленом. Две теннисные ракетки легких отбивали мячики спазмов. Глаза затягивало туманом, сигаретным, едким.

На утро Коля вынул меня из-под прилавка. Я блевал желчью, трясся и глотал воздух. Приходил в себя несколько суток. Ночью боялся заснуть.