От косяка до штанги

По жизни я не страдаю клаустрофобией. Тот жутчайший трип трансформировался со временем в легкий страх лифтов. Я спокойно воспринимаю их туалетное пространство. Но каждый раз перед глазами проносится одна и та же картина: пол в лифте отрывается, и я лечу вниз, по тонкой кишке шахты на самое дно. Заходя в лифт, я ищу глазами какой-нибудь выступ, чтоб ухватиться, затем смеюсь сам над собой, но чувство опасности уже неискоренимо в моем сознании.

Несколько месяцев прошли как во сне. Я просыпался в мастерской, ехал в училище (с Черной речки на Дальневосточный проспект), где принимал эстафету наступающего дня. Перед отъездом во взрослую жизнь, почки мои присели отдохнуть – на дорожку. Мне стало больно нагибаться. Кто-то сажает деревья, кто-то зэков, а я в восемнадцать лет посадил почки. Ни водка, ни таблетки, ни трава меня не радовали. Маша все больше отдалялась. Жизненные ценности девальвировались. И никакого выхода. Тупик.

Часть вторая 

Суводь

Отрезок нулевой

Мама научила печь пироги. Наиболее успешным в моем исполнении оказался лимонник. Стандартные компоненты, пара лимонов, пара рук, растущих из нужного места, – и пирог получается отменный. Частенько, приходя в гости, я заглядывал в холодильник, в пенал, где бабушки хранят муку в железных банках, производил в голове незамысловатые подсчеты и произносил:

– Не хватает маргарина.

После чего производился досмотр содержимого карманов, набиралась нужная сумма, и кто-нибудь отправлялся в магазин за дрожжами или сахаром.

Мне доставлял удовольствие сам процесс. Поменяться ролью с женщиной в переднике – подневольной советских кухонь (с точки зрения специалистов, изучающих гендерные проблемы) и произвести на свет изделие, отличное от табуретки или шкатулки, которые я изготовлял когда-то в большом количестве. Погружение рук в тесто – три не-чно: непривычно, необычно, нелогично.

Конечный продукт набухал древесной почкой в духовке, вызревал под чутким наблюдением шеф-повара Павлика. Я тыкал вилкой мягкое, слоеное пузо, чтоб лимонное нутро могло дышать. Французское тесто слегка поднималось и оседало, как девичья грудь перед атакой мужской похоти. Изделие извлекалось из раскаленной газовой печки, аромат расползался по квартире, как туман. Тут же над готовым продуктом начинали кружить проголодавшиеся гости, потому что процесс его выпечки занимал часа два.

Таким пирогом я хотел порадовать девушку, которая работала промо-герл, простаивая по четыре часа в день в универмагах и предлагая кастомерам ликер «Бэйлис». У нее были рыжие волосы и удивительно мягкий характер. Промо-герл училась в «Тряпке» проектироть людскую одежу. Частенько мы с ней прогуливались по стылому городу, захаживая в различные клубы. Помню поход в «Арт-клинику», где играла группа «Ленинград».

– Ты знаешь Леля, Леля, Леля, фотографию твою, я на груди, как партбилет храню, – надрывался Вдовин, облаченный в тельняшку. «Чистяков слился, но дело его живет», – подумал я и оказался не прав, поскольку Федя не изрыгал столько мата, сколько несется ныне из глотки Шнура. С Вдовиным матюгов как будто меньше было. Хотя какая разница.

Мы инспектировали Марсово поле на предмет впечатлений, жарили взгляды на вечном огне и грели замерзшие носы. Каждый год здесь травятся газом с пяток человеков. Таких, как те волосатые парни, гревшиеся по центру братской могилы с пятилитровой пластмассовой канистрой, на дне которой плескалась жижа цвета ржавчины. Я думал пиво, ан нет – коньяк. Домашний. Парни оказались балерунами. В их глазах проглядывало недостающее содержимое пластмассовой тары.

Выпив с промо-герл по колпачку коньяка, мы уселись на железные решетки, которые раньше стояли возле палящей тумбы. На них сознательные граждане складировали венки. Решетки выглядели как жаровни для барбекю. Балеруны, с волосатостью на голове не меньшей, чем у Джимми Пейджа, долго доказывали, что они классные танцоры, хотя мы с промо-герл не дали им ни малейшего повода усомниться в этом. Один из них, чтобы доказать, что ему, как танцору, яйца не мешают, раздвинул ноги-ножницы и сел на шпагат, растянув свои нижние конечности от одной жаровни до другой. Завис в воздухе, как Троицкий мост, таранящий Дворцовую набережную, до которой от Марсова поля сто шагов. Публика в количестве двух человек восхищенно зааплодировала. Представитель изящных искусств попытался встать, но его ботинки провалились между прутьями, и он застрял. После чего балерун опрокинулся назад, угодив головой в газовую конфорку вечного огня. Я еле успел вытащить его оттуда. Волосы малость подпалились. Теория о Боге, берегущего пьяных, очередной раз подтвердилась.