От косяка до штанги

На следующее утро мы отправились на Большую конюшенную улицу, где проходил фестиваль мороженого. Не было даже сил смеяться над опухшими личиками друг друга. Затарившись ведерками с холодной и сладкой массой, мы плюхнулись в пластмассовые кресла. Дети, вооружившись родителями, роились возле рефрижераторных сот. Молочный мед, нежный пломбир, упакованный в брикеты различной формы, массы и размера, выменивался на деньги. Я остужал нутро, отправляя в желудок любимое лакомство Хоттабыча, и тупо смотрел на праздничную толпу. В двух шагах отсюда спала Сесилия.

Между стекол в окнах сквозит

Свежий ветер тонкий и узкий

Где-то в консульстве консул сидит

Говорящий немного по-русски

Через день приехали молодцы за холодильником и Лениным. При костюмах и галстуках, с руками, вымытыми мылом «Safeguard». На отливающем бликами микроавтобусе, внутри которого было чисто, как в частной зубоврачебной клинике.

– Нас Сесилия попросила забрать что-то.

Я похихикал.

– Ну пойдемте, покажу вам ЧТО-ТО, что нужно забрать.

Когда они тащили холодильник, они еще не ругались. Просто надрывались, как безголосые поп-певцы, которым выдалось петь не под фанеру.

– На кой хрен ей неработающий холодильник? – ворчал тот, что постарше. – Я такой даже на дачу не поставил бы.

«Мальчики, – думал я, – вы привыкли жить у кормушки, как русские Ваньки в кукольной форме, охраняющие консульство США. Back to reality».

Ругаться они стали, протащив по коридору Ленина и увидев, во что превратились их отхимчищенные костюмы. Я сжалился и пустил дядьков на кухню к раковине.

– Все? – с нескрываемой надеждой в голосе спросили они.

– Нет, еще вот это, – я показал на свой продавленный матрас.

Парни сморщились, как позапрошлогодний картофель.

– Шучу, – приободрил я их, и выпроводил за дверь. Сесилия получила причитающиеся ей товары.

Она говорила “вилька”, “бутилька”, “футболька”. Это мягкое л придавало ее речи что-то детское. Похорошевшая Астрид Лингрен, выучившая русский язык. Ее отец играл на саксе. В самом начале нашего знакомства, Сесилия призналась, что единственная вещь, от которой она действительно тащится по жизни – это саксофон. Жалею, что не посоветовал ей посмотреть «Такси-блюз» Лунгина. Жалею, что не умею играть на инструменте, который как консервный нож вскрывает жестянки человеческих душ.

«Улитки» искали духовую секцию, чтобы как-то оживить несколько блеклый фанк. Придя на репетицию, я не обнаружил никого, кроме маленькой девочки, которая откликнулась на наше объявление. Девочка училась в Институте культуры. Находясь в некоторой растерянности от такого коллективного непосещения столь ответственного мероприятия, как репетиция, я не нашел ничего лучшего, как предложить ей пойти ко мне домой, благо было недалеко. Через полчаса, сидя в кресле, я услаждал свой слух саксофонными выкрутасами, начиная с джазовых стандартов и заканчивая всем известной мелодией, исполненной Кэнди Дауфер совместно с Дэйвом Стюартом. Раздался телефонный звонок. Сакс смолк. Я снял трубку. На связи была Сесилия. Она звонила из консульства с очередной национально-официальной вечеринки, нудной и скучной. Я попросил ее “превратиться в слух”. Прикрыв трубку ладонью, прошептал, обращаясь к своей визави:

– Ну-ка, подуди.

После чего протянул телефон вперед, навстречу отливающей золотом металлической клюшке. Меха человеческих легких раздулись, и по телефонным проводам полилась меланхоличная мелодия. Даже крысы под полом притихли. Гнутая труба с пуговицами клапанов исходила звуками, стройными, как римские когорты. Время замерло в ожидании музыкальной коды.

Когда дуделка перестала дудеть, в трубке послышался сдавленный голос:

– Ты сделал мне потрясающий подарок.

Кирилл, бывший на том приеме, рассказывал, что она стояла и плакала, прижав к уху свой “Ericsson”.