От косяка до штанги

Когда тебе семнадцать лет, то каждого мудака, который трахал твою девушку до тебя, ты воспринимаешь как личное оскорбление. Я получил сотню пощечин за один раз. Самолюбие размякло и растеклось где-то внутри. Раскромсала бессонная тварь карамельные сны под подушкой. Изучаю лунный букварь. Вновь сдружился с чайною кружкой.

Две половинки ночи разделили, распилили счастье, даже не дав возможности опомниться.

Наутро поехали на Петроградку забирать из ремонта ее туфли. У нее вокруг юбки барахтались висюльки, наверное, для пикантности они были помещены на этот кусок материи, облегающий женские бедра. Маша постоянно цеплялась висюльками за мимо проходящих мужиков, что усугубляло мою невеселость. Я встал не то чтобы не с той ноги, я лег не с того боку. Город смердел обыденностью, чавкал хлопающими дверьми автобусов, издавал звуки каменной природы, которую освоили пять миллионов человек. Я положил в карман номер ее телефона, записанный на сигаретной пачке.

Привычное течение жизни оказалось нарушено. В твердом теле зарождавшегося понятия о том, как нужно жить, образовались дыры, из которых вытекал накопленный кислород уверенности в себе.

У Маши было два младших брата, одного звали Юлий. То есть Юля. Уже тогда я смотрел с сожалением на пятилетнего носителя всех возможных кличек в начальной школе. Дети очень внимательны к любым отклонениям от нормы. Помню статью в «Ленинских искрах», где школьница с негодованием писала о своей однокласснице, которая носит крестик. Уж не раз ей говорилось, чтоб сняла, а она ни в какую. А мальчик Юля — первая мишень для подросткового бесовства. И Цезарь не в счет.

У меня в голове стали возникать голливудские планы о том, как я зарабатываю кучу денег, как увожу Машу в теплые края, где не придется вспоминать о ее прошлом.

В квартире, где она жила, были холодные обои и слегка пожеванное стиркой пастельное белье. Там не было ни одной исправной розетки. На кухонной плите всегда горел вечный огонь, иначе, за неимением спичек, можно было остаться без горячего чая. Дом отстоял от улицы Партизана Германа метров на сто, улица Партизана Германа отстояла от моего жилища на полтора часа езды. Нужно было поменять две электрички (подземную и наземную, синюю и зеленую, теплую и холодную), добраться до железнодорожной станции Лигово и, если повезет, проехать три остановки на автобусе. Чаще не везло, и приходилось разминать опорно-двигательный аппарат.

Волосатые ноги, разведенные родители, разные по разнокалиберные глаза, неудачный первый половой контакт, изнасилования. Девушки с таким багажом разных по своей природе характеристик составляют группу повышенного риска. У них есть все шансы стать проституткой. Где-то я об этом вычитал.

Свой первый визит помню хорошо. На кухне чай перетекал из чашки в рот родительницы, я же сидел с Машей в комнате, наблюдая у нее явный сдвиг по фазе, природу которого можно было бы легко обнаружить, пораскинув мозгами по внутренним стенкам черепа и присмотревшись к оберткам, валявшимся на столике. ТА-БЛЕ-ТО-ЧКИ. Но я этого не делал, потому что был парализован весь, за исключением подпупочной области, ответственной за семяизвержение и мочеиспускание. Там происходил акт орального секса, первый в моей жизни. Что потрясло меня больше всего, так это антураж сцены: мама могла в любой момент закончить чайную трапезу и зайти пошуршать своими тапками по комнатному полу, за стенкой мог проснуться Юля и приползти на зов электрического света. Ни того, ни другого не случилось.

Уезжать приходилось с расчетом, чтобы успеть на последнюю электричку. Я позвонил на следующий день, и мои уши проткнул голос Машиной мамы. Маша была не в себе, потому что наглоталась таблеток всяких разных. Раньше за ней подобных пристрастий не замечалось. Я приземлился в их прихожей через два часа и провел в этой квартире двое суток, забив на учебу и ряд обязательств перед своим графиком. Маша спала, потом очухивалась, я вел ее в ванну, где намыливал ей спину, грудь и промежность, испытывая при этом смесь любопытства и робости. Я пытался заботиться, но все мысли мои роились под трусами.

На обоях выписывал маркером строчки, потом отрывал кусок бумаги, скрывавший бетонный позор стены, и, скомкав его, выкидывал в окно. Неугомонный холод проник и в тебя тоже. И организм расколот, и побледнела кожа. И из родной кровати сбежать не так-то просто. Болеющий подросток. Болеющий некстати.

У нее на спине была красная ссадина. Постоянно. Это из-за того, что она мылась в ванной, как в раковине. Душ не работал, его заменяла тонкая струя воды, льющаяся из крана. Она пыталась распределить ее поток по всему телу, для чего садилась на корточки и, съеживаясь в комок, наклонялась в разные стороны, поворачиваясь вокруг своей оси. Вставая, она всегда задевала спиной за кран.

Я пытался забаррикадироваться в комнате от Юлиных поползновений, иногда это удавалось, иногда нет. Маша проявляла чудеса стыдливости, раздеваясь передо мной только при выключенном свете. Это никак не вязалось с ее профессией.