От косяка до штанги

Я был главным кандидатом в привилегированную компанию тинейджеров-четверокурсников. Но поступать в институт не собирался. Сразу после училища планировал начать работать, влиться в поток людей, чья общность образует родительские представления о самостоятельности. В любой профессии есть высший эшелон, и попасть в него можно только за счет наглости, упорства, профессионализма и таланта. В журналистике это глянцевые и деловые журналы, куда заказан вход отформатированным репортерам из ежедневных многотиражек. В столярном деле — это люди, которые не вкалывают на фабриках, производя за месяц немыслимое количество скамеек или кухонных столов. Это те, кто сидят дома с набором ножей и стамесок, или где-нибудь в арендованном подвале с парочкой портативных немецких станков (и станки эти могут хоть сверлить, хоть строгать), и выдают на гора замысловатый шкафчик, стоящий больше, чем весь интерьер в квартире среднестатистического работяги. Это ваятели опилочных масс, зодчие стружечной пыли.

Поперек моих радужных планов лег шлагбаум президентской прихоти. Теннисист Ельцин издал указ о досрочном призыве в армию. Всех членистоучащихся среднеобразовательных заведений выпускали не летом, а в феврале, чтобы они подпали под весенний призыв. В институт поступить никто не успевал. Всю группу с третьего курса отправили в свободное плавание прямо в пасть вооруженных сил РФ. Она клацнула где-то над ухом, эхо этого звука отдавалось по всему городу в виде молодцев в метро, которые вылавливали зазевавшихся клиентов первой чеченской кампании. Столярные выкрутасы пришлось задвинуть, и покорно сделать курсовые работы из ДСП. Заурядная, как выходки первого российского президента, которые уже перестали удивлять кого бы то ни было, наскоро сварганенная бытовая мебель пришибла полет фантазии.

Я принял условия конспирации, заклеймив себя пятном изменника Родины. Когда случалось ночевать дома, и в пять утра в дверь звонились охотники на новобранцев с криком: «Откройте, милиция!», папа посылал их в область анального отверстия, и дверь не открывал. Я косил. Косил надежды моих потенциальных сатрапов в погонах.

Отрезок второй

Ее звали Таня, а его Костя. Таня работала в женской консультации, Костя, ее муж, хирург по образованию, начинал заниматься коммерцией, торгуя медикаментами. К Тане ходила моя Маша со своими женскими вопросами тире проблемами. Я обшивал деревом в их квартире стены, шкафчики, двери, которые сам же и изготовил. Наполнял жилое помещение сосновыми щупами, тонкими, как шоколадная плитка. Длинные дольки желтой древесины преображали кухню. Кропотливая работа, несложная, но изнуряющая.

Когда армейский вопрос предстал во все красе, Костя договорился с кем-то из небожителей Мечниковской больницы, и меня положили туда на обследование. О том, что я «левый», знал только заведующий отделением. Для остального персонала я был пациентом, рядовым, как армейский новобранец.

Мое тельце мутузили по полной программе — анализы всех видов, гастроскопия (глотание длинного техногенного члена с видеокамерной залупкой), комариное высасывание крови из вены через день. Когда я пожаловался какой-то врачихе на то, что при нагибании испытываю боли в пояснице, она, посмотрев поверх очков на мой бухенвальдский торс, констатировала с беспристрастностью гиппократовского клятвенника:

— Почки опущены. Качай пресс.

В палате лежал овощ по имени Николай, который ухлестывал за медсестрой. Почему-то он выбрал меня в качестве исповедника, испражняясь отходами слов, от которых уши даже не вяли — они обесточивались, повисали как два лопуха. Монологи не прекращались полночи, его не трогал нарочитый храп, который я имитировал с мастерством Джека Николсона. Спикер брал пример с шума прибоя в морской раковине, не замолкая ни на секунду.

В один из дней я подошел к медсестре и шепнул:

— Правда, что у тебя лобок зеленый?

Это был единственный факт, запомнившийся из всего безинформационного потока, который исходил из николаевских уст. Забава с медицинским подтекстом — выкрасить лобковый чуб так же, как мы красили волосяные побеги головы в Астрахани. Я рассчитывал на то, что сестра с приставкой «мед» сделает соответствующие выводы по поводу человека-шарманки, названного в честь покровителя российских моряков, с которым ее угораздило закрутить роман, поскольку он рассказывает мне такие интимные подробности. Но она воззрилась на меня проспиртованными зелками и влепила смачную, с оттягом пощечину. А на следующий день пришла извиняться, напоила чаем с кексами.

Ночью я спал крепко, так же крепко, как какают борцы сумо. Проснулся, пошел в гальюн, достал свой прибор и чуть не вскрикнул. Он был зеленый. Падла подсыпала снотворное в чай и продезинфицировала мне промежность. Наверное, в пионерском лагере ей было не избавиться от привычки мазать зубной пастой обитателей соседней палаты. Я ждал выписки с нетерпением зэка, которому осталось отсидеть пару дней из десяти лет. Час пробил, в карман легла справка-отмазка, прощайте лазаретные харчи.