От красного террора к мафиозному государству: спецслужбы России в борьбе за мировое господство

2 марта 1922 года берлинская газета «Руль», через которую советская госбезопасность всякий раз «сливала» требуемую для «вброса» в зарубежную печать информацию, впервые упомянула вышедшую в Берлине в типографии Г. Германна книжку Семенова (на которую, разумеется, иначе никто не обратил бы внимания). Сразу же после этого брошюру переиздали в РСФСР. Нравы тогда были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке было откровенно указано, что она отпечатана «тиражом в 20000 экз. в типографии ГПУ, Лубянка, 18».

Коноплева, в свою очередь, написала ряд документов, подкрепляющих собственную легенду об эсерке-­перебежчице, эсерке-­предательнице, перевербованной советской властью101. Чекистам важно было иметь в архиве материалы, говорящие о том, что Коноплева — бывшая эсерка, а не сотрудник ВЧК. 15–16 января 1922 года такие документы были составлены. 15 января Коноплева написала письмо в ЦК ПСР, где она доводила до сведения ЦК ПСР, что ею «делается сообщение Центральному комитету РКП(б) о военной, боевой и террористической работе эсеров в конце 1917 года по конец 1918 года в Петербурге и Москве». В тот же день Коноплева дала пространные показания о подготовке ЦК ПСР террористических актов против Володарского (убит 20 июня 1918 года), Урицкого (убит 30 августа 1918 года), Троцкого, Зиновьева и Ленина (покушение 30 августа 1918 года), то есть подписала членам ЦК партии эсеров смертный приговор. Из письма, поскольку оно заканчивалось фразой «бывший член ПСР, член РКП(б)», с очевидностью вытекала неприятная для ЦК ПСР новость: Коноплева была провокатором, засланным большевиками агентом.

Составление компрометирующих партию эсеров документов этим не ограничилось. Тогда же, 15 и 16 января 1922 года, составили личное письмо Коноплевой секретарю ЦК РКП(б) Серебрякову. В этом письме она объясняла, как и почему ушла от эсеров и примкнула к большевикам. По смыслу письма, оно должно было быть датировано задним числом, например январем 1921 года, как если бы писалось до вступления Коноплевой в РКП(б)102. Видимо, письму решили не давать ходу, и дата на нем осталась настоящая. В письме «дорогому Леониду Петровичу» обсуждался вопрос о том, имеет ли Коноплева моральное право вступить в партию большевиков. И это писала (по сценарию) член партии эсеров, участница покушения на Ленина 30 августа 1918 года103.

Удивительно и то, что Коноплева, террористка, по легенде убивавшая большевиков, обращается к секретарю ЦК большевиков со словами «Дорогой Леонид Петрович», и то, что вопрос о приеме в партию решается ею не в той плоскости, примут или не примут Коноплеву большевики, а готова ли морально или не готова сама Коноплева вступить в большевистскую партию. Очевидно, что это письмо — неиспользованный черновик, часть общего сценария эсеровского процесса. Но адресовано письмо старому хорошему знакомому, если не другу, с которым перед вступлением в партию Коноплева не раз встречалась. Подтверждение этому мы находим в мемуарах жены Серебрякова Галины Серебряковой:

Весьма характерно, что Лидия Коноплева, правая эсерка, выдавшая планы своей партии, готовившая террористические акты... пришла именно к Серебрякову для исповедального разговора и ему первому поведала все, что знала о кровавых намерениях бывших единомышленников. Впоследствии она постоянно бывала у нас: желтоволосая, неприметная внешне, молчаливая женщина, похожая на сельскую учительницу, с тяжелым взглядом едва окрашенных женских глаз. Она, как оказалась, под этой заурядной непривлекательностью прятала бурный темперамент и специ­фический изворотливый ум ловкого конспиратора. Перед Серебряковым она и ее друг (забыла его фамилию) [Семенов] доподлинно благоговели. После суда над эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями104.

То есть продолжили свою работу на советскую разведку.

Совершенно очевидно, что секретарь ЦК Серебряков мог дружить с Коноплевой только в одном случае — если она была «своим» человеком. С бывшим эсером-­боевиком Серебряков дружить не мог. Посмотрим, кто еще был вхож в дом Серебрякова и с кем еще пересекалась Коноплева в его доме: