От легенды до легенды

Он шел, нетерпеливо мотая головой и взрыкивая в ответ на выстрелы, и пойманные его телом пули выдавливались и брякали оземь. Шерсть его была темно-бурой от крови, но он не останавливался и не ускорял шаг. Казалось, он не остановится, даже если вся его кровь вытечет из жил. Он был один, а стреляющих было много — но им казалось, что они одни, а он везде. Неумолимое и неубиваемое возмездие надвигалось на тех, кто носил на фуражках кокарду с изображением головы Вечного Волка, в которого никто из них не верил. Волчья сила — это всего лишь сказки, легенды. Оборотней не бывает. Понятная опасность вызывает страх — но то, чего не бывает, пробуждает уже не страх, а жуть, отнимая разум и лишая воли.

Еще несколько шагов — и пальба смолкла, захлебнувшись сумраком и паникой.

Волк продолжал идти.

Ни одна живая душа не могла бы сказать, кто в обмершей толпе крикнул первым «Бей живодеров!», кто первым догадался вывернуть камень из замостки…

Волк этого уже не увидел.

Он рухнул, не дойдя нескольких шагов до оцепления.

…Сырая промозглая полутьма.

Пламя дрянной свечи трещит и дергается.

Его отсветы облизывают серебряную волчью голову.

Она качается перед глазами взад-вперед, взад-вперед, словно маятник.

Лицо коменданта вспухает, словно тесто в квашне, и становится неестественно большим, заслоняя собой потолок. На носу у коменданта — капля пота, большая и тяжелая. Она срывается с кончика носа и падает Дейгену на рассаженную скулу, мутная и едкая. Отчего-то это смешно, это так смешно, что Дейген разражается хохотом, он все хохочет и не может остановиться, хотя удары сыплются на него один за другим, он хохочет, пока сознание не покидает его…

…Полуденное солнце над головой обжигает ознобным холодом.

Тело уже почти не ощущает боли, оно уже и вообще почти ничего не ощущает — но этот холод оно чувствует.

Тошнотворная зыбь бессмысленных бликов, вязкое марево.

Из этого марева доносится голос коменданта.

По жилам даже не струится — летит кипяток. Марево раздергивается. Тело мощным прыжком прорывается сквозь медленное, звенящее, пахнущее испугом пространство. Зубы смыкаются, вонзаясь в податливое, дергающееся, враждебное. То, что не должно быть живым.

Теплые сумерки приходят на зов.

Торопливый кашель выстрелов.

Это в него стреляют.

Но он все равно идет.

Идет, пока сознание не покидает его…

Бред? Смерть?

Дейген тихо застонал и приоткрыл глаза.

Над головой — не подвальный свод и не полуденное небо, а потолок землянки. Ничем иным это быть не может.

— Я… живой?.. — Дейген с трудом разлепил губы.

— Глотай, дурак! — рявкнул Домар. — Спрашивать потом будешь.

В губы толкнулся край миски. Дейген покорно отхлебнул густое теплое варево, растерянно пытаясь понять, что же это такое. Он наверняка ел это раньше, тело его помнило, что ел, — но опознать еду не могло. Вкус был знаком, он не изменился — изменилось его ощущение. Оно было другим… неужели Дейгену придется теперь заново узнавать, как ощущается вкус хлеба, мяса, яблока? Или эта странность пройдет? Может, это ему от голода мерещится? Он в жизни не бывал так голоден…

— Еще хочешь? — тихо спросила Ланна, когда миска опустела.

— Да, — неловко ответил Дейген, не вполне узнавая собственный голос. — Очень…

— Еще бы! — фыркнул Домар. — Ты же дважды подряд обернулся, и оба раза чуть живой. Сперва из человека в волка — когда тебе отбили все, что есть. Потом из волка в человека — когда в тебя столько свинца выпустили, что кандальное ядро бы отлить хватило. Это же сколько сил отняло! Ты бы себя видел сейчас! Тощий, как хворостина. Тебе теперь только отсыпаться да отъедаться!

— Это было… чудо? — с трудом спросил Дейген.

— Чудо было, когда тебя толпа не затоптала, — криво ухмыльнулся Эттер.

И Дейген вспомнил.

По-настоящему вспомнил, а не в ошметках полубреда.

Вспомнил — и не знал больше, как ему теперь быть. Человек? Зверь? Кто он теперь для этих людей? А кто он для Ланны? Был предателем — стал чудовищем?

Нет. Не чудовищем. К чудовищу не льнут, не обнимают, не касаются его дрожащими губами, не зовут по имени — «Дейе»…

— Лан, ты его корми давай, — встрял Эйтье, — целовать потом будешь.

Домар молча отвесил Эттеру подзатыльник.

Нельзя сказать, чтобы мальчишку это угомонило. Пока Дейген снова ел, Эттер болтал без остановки. И о том, как толпа набросилась на охваченных паникой солдат, и как сам он выскочил на площадь, уверенный, что Дейген если и не затоптан, то все едино мертв, и все равно бросился к нему, как запустил руки в окровавленный мех, как тащил волка, спотыкаясь и плача, как прокатил его поверх ножа, сам не веря, что успел, в последний миг все-таки успел, как за спиной загрохотали подковы, и на площадь вынесся на полном скаку летучий отряд — это Ланна его нашла и привела… но к его появлению все уже закончилось…

— А потом мы все в лес ушли, — закончил рассказ Эйтье. — Сам понимаешь, оставаться было невозможно. За такие дела не то что расстреляют или повесят — живьем сожгут, никого не пощадят. Ничего, это ненадолго уже. Говорят, фронт уже близко. Скоро наши придут.