От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке

Такая роль, естественно, предназначалась «пламенным революционерам, верным друзьям СССР» — коммунистическим партиям и на Западе, и на Востоке. Именно они — в идеале — должны были стать авангардом борьбы за освобождение своих народов на Западе от гнета буржуазии, а на Востоке — от колониального или полуколониального ига, создавая себе социально-политическую базу среди рабочих и других трудящихся.

Большевики считались как бы одной из секций Коммунистического интернационала, в который на тех же правах входили другие партии-секции. Одной из главных задач зарубежных коммунистов была защита интересов и безопасности Советского Союза — страны, где взяла в руки власть одна из секций Коминтерна и откуда шла поддержка других секций, конечная цель которых — пролетарская революция и приход их к власти в своих странах. Эти идеалы не вызывали до поры до времени сомнений ни у советских, ни у зарубежных коммунистов. Разве не сказали еще классики, что «рабочие не имеют отечества»? Разве поддержка СССР не соответствовала интересам «своих трудящихся» и делу освобождения от колониального гнета своих стран? Лояльность по отношению к СССР была в принципе составной частью убеждений «настоящих коммунистов».

В 20–40-х годах реальные процессы, проходившие в СССР, лишь немногих из зарубежных коммунистов отталкивали от их мессианской идеи. Образ страны победившего социализма, доносимый до них советской пропагандой, начисто заслонил реалии сталинского режима. Те из иностранных коммунистов, кто жил в СССР, уцелел в период «чисток» 30-х годов и сохранил убеждения и идеалы, переживали трагический надлом: разрыв между лозунгами и реальностью был слишком велик. Кое-кто превратился либо в манкуртов, которые с постоянством магнитофона повторяли изречения «вождя народов», либо в циников, готовых ради выживания и куска хлеба с маслом на все. Судьба отдельных арабских, турецких, иранских коммунистов, сгинувших в сталинских застенках, еще ждет своих исследователей.

Коммунистические партии стали действовать в Турции с 1920 года, в Иране — с 1920-го, в Египте — с 1921-го, в Сирии— Ливане — с 1924-го, в Палестине — с 1921-го, в Ираке — с 1934 года. В странах Магриба сначала они были секциями Французской компартии.

Известно, что британские и французские колониальные администрации в арабских странах действительно были озабочены распространением большевистских идей. Представитель британской администрации в Ираке писал, например, в начале 20-х годов: «Семена большевизма распространяются… в Месопотамии и Индии не меньше, чем среди турок…»^{180} События показали, насколько преувеличенными были эти опасения, но меры по уничтожению «семян большевизма» принимались самые энергичные.

После Первой мировой войны самые правые политические силы были представлены исторически обреченными традиционалистскими лидерами, выражавшими интересы местных феодально-помещичьих кругов, дискредитированных сотрудничеством с Западом (например, королевские режимы в Египте или Ираке, шахский режим в Иране). Конечно, любые обобщения грешат неточностями, и в эту схему не попадают режимы Аравии, кроме Йемена, или религиозно-политические лидеры Судана или Ливана.

Другое общественно-политическое течение — либерально-буржуазное — заимствовало идеалы на Западе и ставило целью перенести в свои страны модели западного социально-политического устройства. Они боролись за независимость, но предпочтительно мирными методами. Когда Запад в лице руководителей Великобритании и Франции, не расставшихся с имперскими иллюзиями, замешкался с военно-политическим уходом из региона, то либерально-буржуазные партии, уже погрязшие в политиканстве, соглашательстве, беспринципных компромиссах, вступили в полосу долгого и глубокого кризиса. Судьба египетской партии Вафд или сирийских буржуазных партий тому свидетельство.

Революционно-демократическое, согласно советским определениям (а точнее — революционно-авторитарное), крыло национально-освободительного движения быстро воспринимало и более отчетливый национализм, родившийся в Западной Европе и перенесенный на местную почву, и революционные организационные структуры компартий, а также некоторые их идеалы и иллюзии. В 30-х годах устремления представителей революционно-авторитарного течения в арабском мире в чем-то перекликались с кемализмом в Турции, но условия для их успешной деятельности созреют лишь в 50–70-х годах. Пока же в каирском пансионате пламенный проповедник идеи арабского возрождения и арабского единства Саты аль-Хусри пишет свои работы, обосновывая теорию панарабизма, а молодые офицеры — члены кружка, в который вхож Гамаль Абдель Насер, — мечтают о величии Египта и в спорах определяют туманные очертания его будущего политического устройства.

На смену религиозным реформаторам рубежа веков Джалал ад-Дину аль-Афгани и Мухаммеду Абдо пришли фундаменталисты, «братья-мусульмане» и другие, которые еще создадут могущественное социально-политическое движение. В 20–30-х годах они были сильны, но не господствовали на политической сцене.