От лица огня

— Наверное, я неправильно задал вопрос. Я имел в виду не желание произнести молитву, а особое состояние… Ты меня не понимаешь…

— Иногда я пою. Просто что-нибудь пою.

— Я бы послушал, как ты поёшь. Не сейчас, а когда ты сам захочешь.

— Что там позади? Нас никто не догоняет?

— Нет, мы одни.

— Тогда вот вам песня, ребе. Это еврейская песня, но я не уверен, что вы её знаете.

Они шли одни по раскисшему просёлку, и поля, уходившие волнами к горизонту, казались пустынными. Илья запел вполголоса, громче было опасно, а его единственный слушатель упирался позвоночником ему в спину.

Одлэрл, одлэрл, штолцэр фойгл,

Фаршпрэйт дайнэ флигэлах брейт,

Ун зог унзер калэ,

Ун зог унзер мамэн:

Либэ, эс дэрварт унз дэр тойт. [24]

Эту песню на русском знала и пела вся страна. Илья впервые услышал её в детстве и именно на идиш. С тех пор он помнил только один куплет, но и одного сейчас было достаточно. Илья пел и сам с трудом верил в реальность происходящего, от этого ему хотелось петь громче, петь во весь голос, так громко, как он мог, словно само звучание его родного языка в эти минуты меняло что-то в утратившем разум мире.

…Ун зог унзер калэ,

Ун зог унзер мамэн:

Либэ, эс дэрварт унз дэр тойт.

9.

Западный ветер, густой и влажный, скатывался с высокого берега, налетал тугими волнами, гнал с полей сладковатый запах оттаявшего чернозёма и перепревших за зиму трав. За ним следом по небу тащились крутолобые тучи, грозившие затяжными дождями.

Днепр ещё дышал холодом, щетинился по берегам метровыми торосами. На прибрежных старицах лед держался прочно, гулко и молодо отзывался на каждый шаг, но на реке, скрытой под песочно-ржавой, ноздреватой коростой, на самой стремнине, зимний панцирь уже вздувался, напитываясь прибывающей водой, наливался гибельной весенней синевой.

Накануне Илья обошел Глемязево с юга и свернул к Днепру, придерживаясь русла безымянной речки. Наверняка у неё было название, но на лист штабной двухвёрстки, который он видел бессчётное количество раз в сентябре и что стоял теперь перед его мысленным взором, название не попало. Зато он точно знал, куда идёт и где именно перейдёт Днепр.

Заночевать Илья решил в селе Шабельники, с тем, чтобы быть на берегу не позже полудня.

В последние дни он рассказывал ребу, как воевал здесь летом и осенью, как попал в плен, а потом вышел из лагеря. За зиму Илья десятки раз повторил и трижды записал свою историю от начала до конца в дивизионном и армейском особых отделах, а позже в кабинетах НКВД, и был уверен, что по доброй воле вернётся к ней уже нескоро. Но сейчас, неожиданно оказавшись в этих местах, многое он увидел иначе. События зимы и осени отбрасывали на летние воспоминания тень обречённости, а ведь тогда её не было. Кто мог вообразить летом катастрофу и ужас сентября?

Оступаясь и спотыкаясь, Илья обошёл завалы ледяных обломков, выдавленных Днепром на берег, и наконец подошёл к реке. На правом берегу, чуть выше по течению, чернел остатками обгоревших стен и дымоходов Крещатик. Немцы сожгли его одновременно с Григоровкой и с другими селами, захваченными красноармейцами в ночь на 29 августа. На этом заброшенном пепелище солдат быть не могло. Там, где нет еды и крыши над головой, нет и немцев, — для них найдутся другие села, а местные в Крещатике наверняка остались, вырыли землянки и зимуют, куда им еще деваться? Подтверждали это и тропы с одного берега Днепра на другой, вившиеся по рыхлой снежно-ледяной крошке. Здесь по-прежнему ловили рыбу, охотились, ходили торговать в Переяслав и Канев, жили, как могли и как получалось.

— Для Моше-рабейну восточный ветер рассек воды, а для нас западный придержал дождь, чтобы воды не сомкнулись, — сообщил вдруг из рюкзака реб Нахум.

— Я его об этом не просил, — засмеялся Илья.

— Но ты об этом думал. И я тоже.

— Нам бы в полынью не провалиться, вот о чем я сейчас думаю. И жалею, что не взял палку.

— Так и должно быть. Ты, как Иехошуа бин-Нун, думаешь о земных путях, а я о небесных, о прошлом и будущем, и ещё о том, что наше с тобой странствие так похоже на вечные странствия нашего народа. Вдвоем мы с тобой — Израиль, Эльяху. На календаре Израиля — месяц нисан, и уже совсем скоро начнется Песах.

Днепровский лед угрожающе трещал по всей ширине реки, прогибался под ними, и вода выплёскивалась сквозь трещины на ледяную поверхность.

— Хорошее вы выбрали место, ребе, чтобы напомнить о праздниках, — пробурчал Илья. — Нам бы сейчас до берега дойти.

— Мне оно тоже кажется хорошим, — реб Нахум решил не услышать иронии, — мы как раз на середине Днепра.

Рыбачья тропа вывела их к тому пляжу, с которого летом отряд Ильи переправлялся на левый берег. Впереди был Таганчанский лес.

— Ты решил ночевать в лесу? — забеспокоился реб Нахум, увидев, что Илья обошел обгорелые развалины Крещатика и в село не зашёл.

— Да, если повезёт. Мы ведь сперва тут зимовать готовились, успели вырыть несколько землянок. Сейчас нужно их найти — у нас есть время до темноты.

Реб Нахум выслушал Илью, недовольно качнул головой и натянул на брови ушанку — начинался дождь.

10.