От лица огня

— Рыло кому-то небось начистил? — хохотнул из коридора комендант. — Вспоминай.

Стоя посреди комнаты, Толик смотрел на казённый листок и ничего не мог понять. Кто его вызывает? Зачем? По какому делу?

— Да не переживай ты. Если нет за тобой ничего, значит, свидетелем. Меня, было дело, тоже вызывали. А понятым знаешь сколько раз назначали? — успокоил комендант, поковырял мизинцем в ухе, вытер палец о дверной косяк и отправился по своим делам. Но Толик не успокоился.

Может быть, его вызывают свидетелем. Может быть, и хорошо, если так, но он чуял другое — раскапывают оккупацию. Видимо, взялись за выступления боксёров, но тут он знает, что говорить. Он вспомнит футболистов. Этот динамовский матч для него теперь как щит; все выживали, и он выживал, а если виноват, то потом же воевал, ранен был и кровью смыл. Пусть его за боксёров вызывают, это ничего, это не страшно. Но если, нет, если вдруг откуда-то… Неоткуда! Никто не видел!

Толик попытался в подробностях вспомнить Арсенальную площадь. Косые лучи солнца на брусчатке, на грязно-жёлтых стенах «Арсенала». Людей на площади почти не было, немцы и венгры не в счет, а во дворе какие-то крестьяне ждали, стояла телега, а рядом с ней возчик, и баба сидела на телеге. Они не знали его, не видели никогда прежде, могли не разглядеть даже, старики ведь. Откуда им знать, что это он, Толик Тулько, шел за патрулём, за спинами солдат. Неоткуда! Даже если его разглядели, откуда им знать, что это он?

Толик успокаивал себя убедительнее коменданта, всё было за то, что ему нечего бояться и ничто не грозит ему, но охваченная страхом часть его сознания твердила: эти жиды нашли тебя. Жиды хитрее тебя, умнее тебя, они знают такое, что другим неизвестно. Они всегда ненавидели тебя и дожидались случая. Подходящий случай, вот всё, что им было нужно, а теперь они отомстят…

Он опять вперялся взглядом в Арсенальную площадь под майским утренним солнцем, понимал, что был беспечен тем утром, не так внимательно, как следовало, осмотрелся, но всё же осмотрелся и никого не заметил. Не было там никого, окончательно решил Толик и попытался уснуть, но Арсенальная площадь стояла перед глазами, перепоясанные ремнями немцы в серой форме и Гольдинов, идущий им навстречу с той самой улыбкой, которую Толик как-то раз видел у него на ринге.

Глава двадцать четвёртая Страшная сказка (с. Кожанка — Киев — Кожанка, лето 1946)

1.

— Принесу воды, — Нина оставила сапку в огороде, уперла кулак в поясницу и поковыляла в хату. Весь день парило, трудно дышалось, от резких движений перед глазами плыли тёмные круги.

Лиза медленно разогнулась, отерла со лба пот. Сестры прошли больше половины огорода, а собрали только полтора мешка мелкой, как лещина, картошки. Хорошо хоть такая уродилась. Первая послевоенная зима была голодной, из колхозного семенного фонда они с Ниной не получили ничего, да и не только они, — весной в селе сажали картофельные лушпайки.

Сёстры спешили окончить работу до начала грозы. На западе, над лесом, чёрные тучи уже свивались в шевелящиеся клубки.

— Лизка!

Дверь хаты хлопнула, Нина в три прыжка оказалась на огороде. Лиза с детства не видела, чтобы сестра так бегала. Не понимая, что могло её напугать, Лиза всполошилась сама.

— Что случилось?!

— Лизка! — просипела Нина, наклонившись к сестре. От страха у неё пересохло горло. — В хате куцак [32]. Я его видела.

— Ох, боже мой, — перевела дух Лиза. — Я ж и вправду испугалась.

— Да не брешу я. Зашла за водой, слышу, что-то в скрыне колотится, а скрыня закрыта.

— На замок?

— Нет, так. Думаю — гляну, шо там. Открыла, а оно зашипело и глазами прямо в душу…

— Нина, — засмеялась Лиза. — Ночью же всё тихо было. Ладно, пойдём, посмотрим.

В скрыне хранилось приданое их матери — платья, простыни, рушники, отрезы тканей. Из всего, что подарили Стефании Браницкие, осталось только несколько пуховых и полотняных, расшитых льном и шёлком платков, и ещё льняная скатерть. Сама скрыня, расписная, с тяжёлой резной крышкой, тоже была приданым и главным украшением старой хаты.

— А ну возьми каганец, — скомандовала Лиза, когда они закрыли за собой дверь. — Что ты могла в темноте увидеть?

— Слушай! — прошептала Нина. — Шипит!

Заскрипела тяжёлая крышка, по хате поплыл горчащий полынный дух.

— Посвети ниже. Да не бойся, — Лиза потянула сестру за руку. — Точно, куцак. Ой, и моя хустына.

Лиза достала из скрыни кота, замотанного в её платок так туго, что усатый не мог пошевелить лапами и только яростно бил хвостом.

— Шипит, как аспид, — осторожно отступила Нина. — Чей это? Дунькин? Идём на двор, посмотрим.

Соседский кот, получив свободу, молнией метнулся в кусты смородины и оттуда уже выставил любопытную морду. Взвивая пыль над двором, налетел ветер.

— Точно, Дунькин. И не боится же, — Лиза разглядывала на свет две рваные дыры в платке, хлеставшем ее по лицу.

— Что будем делать? — присела рядом с ней Нина.